Что приводит к развязке? Тысячи обстоятельств, в свою очередь обусловленные миллионами незначительных фактов, вдруг никому неизвестным образом предстают в совокупности; волна наступления, уверенно катившаяся вперёд, неожиданно останавливается под огнём пулемётов, которые легко сметала накануне, бегущие люди поворачиваются, они уже не убегают, а решительно переходят в контратаку; а преследователи бессильно останавливаются, поворачиваются, бегут в свой черёд.
Из-за отсутствия электричества рабочие Большого завода в полумраке крепили артиллерийские орудия на трамвайных прицепах для уличных боёв. Рабочие с заводов Ижорска и Шлиссельбурга формировали батальоны добровольцев. Эти туберкулёзные, близорукие, подорвавшие к сорока пяти годам своё здоровье, жалкого вида солдаты в изношенных пальто шли под порывами северного ветра, склоняясь под тяжестью патронташей. Многие из них пали в заболоченных равнинах под Пулково и Лигово; но вид элегантных офицеров в английских шинелях, идущих под огонь с револьверами в руках, приводил их в бешенство. Башкиры оставляли один оборонительный пункт и яростно защищали другой. С унылой серьёзностью, точно выполняя какую-то тяжёлую неблагодарную работу, сражались сибирские батальоны. Это действительно тяжкая работа - убивать людей и при этом стараться не погибнуть самим, поверьте; но чем быстрее всё кончится, тем быстрее люди вернутся домой, и это главное, потому что земля уже ждёт. Но ждёт не всегда - она немедленно примет того, чьё внимательное лицо более чем на вершок высунется из-под защиты древесного ствола.
Героизм, как сообщали газетные заголовки, проявляли и матросы. Они шли в огонь радостно! как на праздник! все эти танцоры из предместий с вытатуированными на груди именами женщин и пронзёнными сердцами. Сотня их, однако, заявила перед боем, что заболела; тогда половину из них, впрочем, в большинстве своём действительно больных - так уж случилось - засадили в тюрьму как симулянтов. Лёгкие ранения, первое время многочисленные, стали происходить реже после серии показательных казней. Не имеет значения, матросы держались стрйко, ибо им пришлось бы дорого заплатить за поражение. Кровь адмиралов и капитанов, "сыгравших в ящик", чтобы удовлетворить дух справедливости на флоте, оказалась ценным подспорьем. Даже главнокомандующий армиями Республики, великий политик, но довольно плохой наездник, вскочил на первую попавшуюся лошадь, чтобы самому повести в бой беспорядочно отступавших. Они были поражены, увидев перед собой грозного и уверенного человека с расклеенных повсюду плакатов, странным образом похожего на свои изображения, но гораздо более естественного, что придавало ему ещё больше величия. Люди видели его, слышали его голос; энергичным жестом указывал он на изрешеченный взрывами лесок, который они только что оставили; лесок, по правде говоря, не более страшный, чем любой другой. Почему же они бежали, в самом деле? С криком "ура!" беглецы ринулись в обратную сторону. Командующий вытер пот со лба. Уф! Он едва не потерял очки. Позади гулкого леска, который вновь захватили коренастые калужские парни с акающим говором, по одной версии, находились вооружённые немцами отборные войска князя Вермонта, которые были опрокинуты одним ударом; по другой, не было никого, враг вовремя отступил; по третьей, лесок представлял себя всего лишь ряд деревьев; по четвёртой, придуманной десять лет спустя, леска не существовало вовсе и вообще ничего подобного не произошло.
Город ощетинился баррикадами из листов железа, булыжников мостовой и брёвен, построенными в несколько рядов на основных городских магистралях. Жерла пушек, спрятанных в ямы, находились вровень с проезжей частью. Другие выглядывали из-за садовых решёток. Бывший базар, окна которого заложили мешками с песком, должен был выдержать длительную осаду. Окопы, вырытые гражданскими лицами, которых для этого ночами выгоняли из домов, окружали статуи, перерезали скверы, лабиринтами извивались перед церковными папертями. Внезапно обедневшие буржуа, казалось, добровольно вступали в команды землекопов. Побеждённая партия объявила, что мобилизует на защиту революции три дюжины своих членов, элитный отряд под командованием самой Фанни, который затем потерялся на фронте между линиями огня, две недели квартировал у крестьян, героически захватил пушку, брошенную немцами во время отступления 1918 года и посеял в безвестных хижинах, где никогда не видели иных проповедников, кроме приезжавших в XVIII веке из Швеции лютеранских пасторов, семена еретического социализма. Партизанский отряд анархистов обратился с просьбой разрешить ему встать на защиту диктатуры. Согласие было дано. Через день, когда самая большая опасность миновала, отряд решили разоружить. Анархисты возмутились. К этому вернулись, когда ситуация снова усложнилась. Победа наконец показала себя во всей красе. Анархисты задались вопросом, не одурачили ли их. ЧК под видом новообращённых подсылала к ним своих агентов. Стасик выступил за проведение экспроприации; Уваров - за тайный отъезд на Украину; Горин - за соглашение с партией. В результате организация раскололась на три группы. Больше всего при этом досталось сторонникам единства, любой ценой желавшим избежать раскола и показавшим тем самым свою самую презренную беспринципность.
Плохо отпечатанные на сероватой бумаге газеты, расклеенные по углам улиц, неожиданно сообщили такое, чему поначалу люди отказывались верить. Взятие Детского Села ("Видите, они туда дошли!"), взятие Красного ("Так это было правдой!"), город спасён. "Солдаты, матросы, рабочие, коммунисты, командиры, комиссары! Невзирая на усталость, невзирая ни на что, вперёд, вперёд! Обезглавьте гидру! Победа! Победа! Победа!" Подписано: председатель Реввоенсовета. Сибирская Красная армия телеграфировала о взятии Тобольска. Телеграмма от Революционного совета южного фронта сообщала о взятии Воронежа, никто и не знал, что ранее он находился в руках белых. Победа на всех фронтах. Будущее, ты принадлежишь нам до скончания веков - или до весны, это почти также прекрасно и гораздо более вероятно. "Окна РОСТА", большие цветные плакаты, нарисованные футуристом Маяковским, изображали растерянных Ллойда Джорджа и Клемансо. Эскадроны Шкуро и Мамонтова, за которыми тянулся шлейф массовых убийств, бежали под натиском красной кавалерии. В тылу белой армии на своих неуловимых тачанках гулял по украинским сёлам Нестор Махно, а бойцы его в перерывах между боями возделывали землю. Сколько твоих заблудших детей, Революция, готовы перестрелять друг друга во имя твоё! От Оби и до Днепра схватываются они врукопашную: степные кочевники, певцы-казаки, мужики, бывшие каторжане-идеалисты, бандиты, мечтающие о новых градах, пролетарии, из последних сил восстанавливающие последние локомотивы, пролетарии, большими корявыми буквами подписывающие приказы, составленные бывшими, которые выучились говорить "товарищи", пролетарии, ведущие киргизские племена на завоевание Туркестана, пролетарии, склоняющиеся над статистическими сводками, в которых час за часом прослеживается гибель промышленности, инженеры, задумывающие электрифицировать открывающуюся перед ними Америку, только без золотоискателей, ибо истинное золото уже найдено - оно в сердце, мозге и мускулах человека. У нас его будет больше, чем во всех хранилищах Федерального резервного банка. Представьте себе эти бункера, полные жёлтого металла - какое нелепое заблуждение! У нас будет сто, двести миллионов свободных людей; мы покажем двумстам пятидесяти миллионам европейцев невиданный доселе пример, какими они должны быть. Мы пробудим Индию: триста миллионов угнетённых, древнейшая мудрость на земле, она утратила значение, но мы возродим её, мы, Запад, отринувший пушки, мы, при помощи машин стремящиеся освободить людей от власти машин. Пробудим Китай: четыреста миллионов человек... Миллиард азиатов услышит наш призыв. В Шанхае и Бомбее забастовщики и повстанцы будут использовать наши символы, наши методы. Миллионы, сотни миллионов людей, идущих вперёд, вот кто мы такие. Сегодня, здесь путь для нас открыт. Разве всё остальное имеет значение?
Дождь смывает со стен свежерасклеенные газеты. "Расстрелянные контрреволюционеры, шпионы и злоумышленники". Эта колонка, мелко отпечатанная без пробелов, с выделенными жирным шрифтом фамилиями, больше всего привлекает внимание читающих под надоедливым пронизывающим дождём. "Список контрреволюционеров, шпионов, злоумышленников, шантажистов, бандитов и дезертиров, казнённых по постановлению Чрезвычайной комиссии"... Тридцать четыре фамилии. "Артюшкин, Лосов, Кауфман, Ага Огул, Каспаров, бывший генерал. 1. Вадим Михайлович Лытаев, профессор Университета, отъявленный контрреволюционер, связанный с право-центристской организацией, уличённый в том, что укрывал у себя агента белых... Парамонов, бывший офицер, Ма Цзуде, владелец прачечной, уличённый в нескольких убийствах. 15. Неизвестный, назвавшийся Никитой, контрреволюционер. 16. Николай Орестович Азин, он же Даниил Петрович Гоф, 25 лет, член право-центристской организации, белогвардейский эмиссар. 17. Ольга Орестовна Азина, 28 лет, его сообщница. 18. Аркадий Аркадьевич Измаилов, 34 года, чекист, уличённый в коррупции. 19. Кук, Беалиев, Смолина... 27. Егор Иванович Матвеев, он же Егор, 30 лет, бывший матрос, бандит... Иванов, Фокин, Закер"... Имена в этом списке выглядят по особенному; они будто оживают и мерцают в глазах тех, кто знал этих людей живыми, во плоти и от которых теперь остались лишь буквы, будто начертанные пеплом. Люди, их не знавшие, читают фамилии по складам. Мёртвые, мёртвые, казнённые, с простреленными головами, похороненные неизвестно где... Когда же? Вот дата: в ночь на... А мы в эту ночь мирно спали, как так может быть! На улице не изменилось ничего, всё как обычно. Но наступает момент, одновременно долгий и краткий, как падение с высоты. Бездна. И человек, читающий фамилии погибших, задумывается о себе самом; какой-то внутренний двойник, существование которого он никогда не осмеливался признать, заменяет их имена его именем, их возраст его возрастом, их угасшие жизни - на его жизнь.
Среди людей, столпившихся перед афишей, стоит пожилая женщина. Из-за старомодной одежды и серых губ она кажется очень старой; она постарела в один миг. Она читает; и вот алюминиевая кастрюлька падает из её рук на тротуар. Старуха ничего не слышит. Ребёнок в красном берете поднимает кастрюльку и вкладывает её в неподвижные, будто парализованные пальцы.
- Тётенька, - говорит девочка, - держи кастрюльку, ты опять её уронишь.
Старуха ничего не отвечает. Она слегка распрямляет плечи, это выглядит смешно, так как с недавних пор она стала горбиться. Чепец, украшенный чёрными басонами, сполз ей на затылок, обнажив седые волосы; она стала похожа на безумную; кажется, она вот-вот захохочет, закричит, разрыдается или упадёт. Но она уходит механическим шагом по застывшей безжизненной лаве. Невообразимая тишина окружает её. Стоящая в толпе молодая светловолосая девушка с глубокими синими, отсвечивающими точно водная гладь глазами, взяв под руку своего любовника в гимнастёрке бывшего военного училища, рассеянно пробегает глазами список. "Две женщины, - думает она, - двадцать восемь лет, тридцать один год... ах!" Ей двадцать. Лишь легкая рябь пробегает по водной глади. Они твёрдым шагом удаляются.
- Георгий, - говорит она, - я стала гораздо более сознательной.
Иоганн-Аполлинариус Фукс, художник, с некоторого времени опасался, не случилось ли несчастья с его соседкой. В комнату отсутствующей по ордеру вселились неизвестные, даже не вынеся принадлежавшие ей вещи. Там пищал новорожденный; рыжая женщина с квадратным подбородком носила Ольгины пеньюары. При встрече с ней Фукс опускал глаза, чтобы не видеть её лица; но тогда он видел огромные руки. С нервным содроганием прислушивался он к её шагам в коридоре, грубым звукам спускаемой ею в туалете воды. Фукс влачил печальное существование, за бесценок продавая последние оставшиеся у него галантные романы XVIII века. В этот день очередное падение рубля вынудило его ограничить свои покупки плохим чёрным хлебом и воблой. На всякий случай заглянув в справочное бюро Наркомпроса - "Приобретайте знания! Получайте справки!" - он обнаружил там маленькую женщину без возраста, объяснявшую двум крестьянкам, что разбирать случаи незаконной конфискации движимого имущества на селе не входит в компетенцию бюро. Фукс без труда стащил утренние газеты, и это подняло ему настроение. Небо прояснилось, под осенним солнцем Центральный проспект казался покрытым рыжеватым лаком. По прямой и пустынной проезжей части проскакал в сторону вокзала всадник на низкорослой лошади с длинной грязной шерстью жёлто-кирпичного цвета. Редкие прохожие не оборачивались вслед этому скифу, во весь опор мчавшемуся меж двух рядов высоких современных домов, мимо стройных церквей, вычурных или строгих дворцов, театров и библиотек.
Перед огромным зданием бывшего Елисеевского магазина парами прогуливались проститутки. Фукс подумал, что половины его покупок вполне могло бы хватить на оплату их услуг. Лидия, похудевшая, высокая бледная девушка с узким лицом, озарённым застенчивыми карими глазами, ходила, как обычно, под руку с подругой.
Год для неё прошёл без особых событий: грипп, очереди в ломбарде, страх подхватить болезнь, грубость некоторых клиентов. "Для нас, - говорила она, - никогда ничего не изменится; всегда будет худо". Это у неё, сидя на девичьей кровати, где на большой белой подушке лежали две маленькие, Фукс развернул газеты."... 17. Ольга Орестовна Азина... 17. Ольга Орестовна... 17. Ольга... Ольга... Ольга". Мелкие буквы из сухого пепла плясали у него перед глазами; он как будто снова видел белокурую голову, на которой, казалось, навсегда запечатлелся солнечный зайчик, видел руки, скрещенные на голубом пеньюаре, слышал её голос; и одновременно с этим - ужасный мрак и неотвязно преследующая мысль, упорная и невыносимая, о том, как кружится эта светловолосая голова, глядя в бездну, о пугающем ожидании, о страшной, жестокой ране, жестокой ране...
- Что с вами, Иоганн, вам плохо?
Костистая и бледнолицая темноволосая голова, подведённые коричневыми тенями глаза, шепчущие губы в тревоге склонялись над ним. И эта голова тоже, почему бы нет? Все головы одинаковы, для них существует лишь одно страдание, одна смерть, одна жизнь, это очевидно.
- Иоганн, Иоганн!
Имя бесконечные секунды шло через целые миры, прежде чем достигнуть его сознания.
- Ничего, малышка. Это пройдёт. Такое в-в-в-время.
Он трясся весь, от подбородка до коленей.
- Вы знали кого-то из этого списка, Иоганн? - (Лида не узнала никого.) - Прилягте, Иоганн, мой друг, не думайте больше об этом, успокойтесь.
Она словно ребёнку погладила ему виски и лоб.