Наиболее наглядным проявлением непоследовательности в разоблачении сталинских преступлений была снисходительность к их непосредственным исполнителям.
В 50-е годы было привлечено к уголовной ответственности лишь несколько сот ежовско-бериевских палачей. Даже прямые указания выживших жертв террора на своих инквизиторов в большинстве случаев не приводили к наказанию последних. Так, в 1955 году старая большевичка Лазуркина направила в ЦК заявление, в котором сообщалось о применении к ней и бывшему секретарю Ленинградского обкома ВЛКСМ Уткину зверских истязаний бывшими следователями НКВД Галкиным и И. П. Карповым. В результате проверки этих фактов Особая инспекция НКВД приняла решение, в котором говорилось: "Карпов применение мер физического воздействия к Уткину отрицает. Подтвердить же другими доказательствами заявление Уткина не представляется возможным". Проявив, таким образом, больше доверия палачу, чем его жертвам, работники Особой инспекции ограничились тем, что указали Карпову: он "получил от Уткина несоответствующие действительности показания". Относительно Галкина было отмечено, что он "по работе характеризуется положительно", а потому его наказание следует ограничить понижением в должности[1].
Даже когда проверка устанавливала неоспоримые факты виновности бывших следователей, к ним применялись крайне мягкие меры наказания. Одним из примеров этого является расследование Комитетом партийного контроля преступлений Г. Г. Карпова, в конце 50-х годов работавшего председателем Совета по делам Русской православной церкви при Совете Министров СССР. Как указывалось в справке Комитета, Карпов, занимавший в 30-е годы ответственные посты в Ленинградском управлении и Псковском окружном отделе НКВД, "проводил массовые аресты, применял извращённые методы следствия, фальсифицировал протоколы допросов". Эти факты были установлены ещё в 1941 году военной коллегией войск НКВД Ленинградского военного округа, которая вынесла определение о возбуждении уголовного дела в отношении Карпова. Однако к тому времени Карпов находился на работе в центральном аппарате НКВД, где это решение было положено в архив.
Ознакомившись со всеми этими фактами, партследователи 50-х годов приняли такое соломоново решение: "За допущенные нарушения социалистической законности в 1937-1938 гг. т. Карпов Г. Г. заслуживал исключения из КПСС, но, учитывая давность совершённых им проступков и положительную работу в последующие годы, Комитет партийного контроля ограничился в отношении т. Карпова объявлением ему строгого выговора с занесением в учётную карточку"[2].
Под "партийный суд" попали и бывшие работники УНКВД по Ивановской области Волков, Серебряков и Козлов. Было установлено, что они принимали участие в фабрикации нескольких крупных фальсифицированных дел. После получения от арестованного секретаря обкома Епанечникова показаний на 63 руководящих работников области ими было сфабриковано групповое дело, по которому было осуждено большое количество лиц. Многие из осуждённых, в том числе два секретаря обкома, председатель облисполкома, секретарь обкома комсомола, секретарь Партколлегии КПК по Ивановской области были расстреляны. После смены руководства области данные сотрудники НКВД арестовали ещё одного секретаря обкома и добились от него показаний о существовании в области "запасного право-троцкистского центра", в который якобы входили заменившие прежних руководителей три секретаря обкома, председатель облисполкома, прокурор области, председатель облсуда. За все эти злодеяния палачи отделались исключением из партии[3].
Столь же "суровая" кара была применена к Городниченко и Боярскому, работавшим в 1937 году в органах НКВД Северо-Осетинской АССР. Комитет партийного контроля установил, что они сфабриковали дело о существовании в республике буржуазно-националистической организации, по которому было арестовано более 600 человек. И эти палачи после разоблачения их преступлений остались на свободе, будучи лишь исключены из рядов КПСС[4].
Если многие лица, изобличенные в тягчайших должностных преступлениях, отделывались лёгким испугом, в крайнем случае - наказанием по партийной линии, то значительно суровей "партийное следствие" относилось к тем, кто совершил в 20-30-е годы деяния, в отношении которых "правосудие" хрущёвских и брежневских времён не признавало срока давности.
Юридическая реабилитация 50-х годов не коснулась тех немногих уцелевших коммунистов, которые принимали активное участие в деятельности оппозиций. К ним относилась, например, С. Н. Равич, в прошлом жена старого большевика В. А. Карпинского. В полном собрании сочинений Ленина встречаются десятки писем, адресованных Карпинскому и Равич. В 1935 году Равич была арестована как активная участница "новой" или "ленинградской" оппозиции 20-х годов. Она провела около 20 лет в лагерях и ссылке и умерла в 1957 году, получив отказ в реабилитации, несмотря на соответствующие ходатайства Г. И. Петровского и Е. Д. Стасовой[5].
Засевшие в партийных и правоохранительных органах сталинисты даже после XX съезда КПСС делали немало для того, чтобы затормозить реабилитацию или не допустить реабилитированных к возвращению на работу. 28 июня 1956 года Г. И. Петровский, хлопотавший о реабилитации своих товарищей по партии, записал в дневнике: "Медленно идёт ликвидация сталинщины. Нет доверия возвращаемым. Медленно восстанавливают и реабилитируют. Не берут стариков на работу"[6].
Нередко "преступлениями" или во всяком случае проступками, не допускавшими восстановления в партии, признавались не вполне "ортодоксальные", с точки зрения сталинистов, высказывания, произнесённые много лет назад. Так, во время разбора апелляции бывшего партийного работника Ефимова ему напомнили об "ошибке", допущенной им в лекции, прочитанной в 1935 году. "Ошибка" эта сводилась к следующему: на вопрос, почему на первом процессе Зиновьева он не был приговорён к расстрелу, Ефимов ответил: Зиновьев - старый революционер и теоретик, работавший вместе с Лениным в эмиграции, член ЦК партии с 1907 по 1927 год, а после революции - член Политбюро и председатель Исполкома Коминтерна; поэтому его расстрел нанёс бы "моральный урон мировому коммунистическому движению, подорвав его нравственный авторитет в широких партийных массах за рубежом". Зачитав этот ответ, донос о котором хранился в партийном архиве, первый секретарь Ленинградского обкома Спиридонов упрекнул Ефимова в том, что он двадцать лет назад ответил на вопрос "неправильно, не по-партийному". Этот факт, наряду с другими аналогичными "ошибками" Ефимова в 30-е годы, послужил основанием для отказа в восстановлении в партии[7].
Ещё более настороженно "переследователи" 50-60-х годов относились к участникам бывших оппозиций, судьба которых после освобождения из лагерей складывалась намного труднее, чем судьба других узников сталинизма. Сам факт участия в легальной левой оппозиции 20-х годов (не говоря уже о её подпольных формированиях в последующие годы) считался достаточным для отказа в партийной реабилитации.
Отражая эту установку, справка Комитета партийного контроля указывала: "При рассмотрении дел иногда выяснялось, что среди реабилитированных по суду и подавших заявления о восстановлении в КПСС были лица, которые в период острой борьбы с троцкистами, зиновьевцами и правыми оппортунистами активно выступали против партии, в защиту оппозиции. Этих людей не было оснований привлекать к судебной ответственности, но из партии они в своё время были исключены правильно. Поэтому Комитет партийного контроля отказывал таким лицам в восстановлении в КПСС"[8].
О том, как проходил разбор апелляций бывших оппозиционеров, рассказывается в воспоминаниях Е. Осипова. Во время слушания его дела в 1958 году на бюро Ленинградского обкома он обнаружил, что партийные органы в 30-е годы пользовались другими материалами, нежели НКВД. Подняв персональное дело Осипова, хранившееся в партийном архиве, докладчик "перечислил столько фактов моего "отступничества", сколько НКВД далеко не было известно. Во всяком случае, некоторые из них не возникали ни на одном допросе по моему делу - ни в 1935 г., ни позднее". Так, партследователь сообщил, что во время празднования десятилетия Октябрьской революции, когда в Ленинграде проходила альтернативная оппозиционная демонстрация, Осипов, служивший тогда в военной части, охранял пулеметы в Петропавловской крепости. "Если бы НКВД было в своё время всё это известно, - замечал Осипов, - не то, что я бы там что-то такое делал, а что просто имел какое-то касательство к оружию во время тех демонстраций,.. то меня тотчас бы расстреляли".
Партследователь подробно изложил, в каком году Осипов выступал на стороне оппозиции и читал её платформу, когда он присутствовал на оппозиционном собрании и т. д. После этого выступления докладчику не было задано ни одного вопроса, а председательствующий на заседании Спиридонов заявил: "Предлагаю Осипова в партии не восстанавливать ввиду его слишком большой активности в оппозиции, а также... ввиду слишком долгого пребывания вне рядов партии".
На том же заседании рассматривалась апелляция бывшего рабочего Ижорского завода, который привёл на штурм Зимнего дворца пятьсот красногвардейцев из Колпина. Этот человек, в 1925-1927 годах поддерживавший, как и большинство ленинградских коммунистов, "новую оппозицию", тем не менее при Кирове работал заместителем председателя Ленсовета. Находясь с 1935 года в ссылке, он после начавшихся там арестов сам пришёл в местное отделение НКВД и заявил: "Почему вы всех моих товарищей забираете, а меня нет?" На это ему было отвечено: "Идите, немножко погуляйте, не беспокойтесь. Подойдёт очередь и ваша. Что Вы волнуетесь?" Вскоре он был арестован по ложному обвинению в попытке побега из ссылки и получил 10 лет лагерей. И этому человеку ленинградские бюрократы также отказали в восстановлении, используя циничную формулировку об "отрыве от партии (в годы ссылок и лагерей! - В. Р.)"[9].
При рассмотрении заявлений о реабилитации сохранялся прежний покров секретности. Ни лицам, хлопотавшим о своей реабилитации, ни родственникам осуждённых (если речь шла о посмертной реабилитации) не предоставлялась возможность ознакомиться с материалами их дел, в особенности с "агентурными материалами", т. е. доносами и данными наружного наблюдения, получить очную ставку со своими доносчиками и следователями. Реабилитация проводилась путём бюрократической разборки дел в тайниках партийных или гэбистских канцелярий. "Переследователи" (так же как ранее "двойки", "тройки" или особые совещания) лишь листали следственные и судебные документы. Обнаружив в них очевидные нелепости, они принимали решения о реабилитации, а обнаружив сведения о действительно оппозиционной деятельности - отказывали в ней. Тридцатилетняя давность такой деятельности не считалась смягчающим обстоятельством, поскольку речь шла о самой опасной, с точки зрения партийных бюрократов, "вине" - пресловутой "антипартийности". 'Ведь всё в сталинской политике, за исключением явно беззаконных репрессий, продолжало считаться выражением правильности "генеральной линии партии".
ПРИМЕЧАНИЯ
[1] Источник. 1993 № 5-6. С. 157-161.<<
[2] Реабилитация. С. 80.<<
[3] Там же. С. 77-78.<<
[4] Там же. С. 76-77.<<
[5] Голоса истории. Сб. научных трудов. Вып. 22. Кн. 1. М., 1990. С. 226.<<
[6] Там же. С. 228.<<
[7] Ефимов И. И. Не сотвори себе кумира. С. 407.<<
[8] Реабилитация. С. 88.<<
[9] Память. Исторический сборник. Вып. I. Париж, 1978. С. 348-350.<<