Ощущая нараставшее в стране массовое недовольство, Сталин стремился переключить его на "классовых врагов", объясняя их "происками" провалы и неудачи своей социально-экономической политики. В этих целях была осуществлена серия судебных и внесудебных подлогов, ставивших целью направить "ярость масс" на "вредителей" из числа беспартийных специалистов.
В 1930 году были проведены аресты трёх групп специалистов. Первая включала инженеров, учёных и плановиков (Рамзин, Ларичев, Очкин и др.), вторая - известных аграрников, служивших в Наркомфине и Наркомземе (Кондратьев, Чаянов, Юровский, Макаров и др.), третья - бывших меньшевиков, работавших в хозяйственных и научных учреждениях (Громан, Суханов, Базаров и др.). Соответственно ОГПУ сконструировало три антисоветские подпольные партии: "Промпартию", "Трудовую крестьянскую партию" и "Союзное бюро" меньшевиков.
Как свидетельствуют недавно опубликованные письма Сталина, он регулярно получал сведения о ходе следствия над участниками этих "партий" и диктовал, каких показаний от них следует добиваться.
Во-первых, он требовал "обнаружить" связи этих партий между собой и с эмигрантскими организациями - ЦК меньшевистской партии и Торгово-промышленным Союзом ("Торгпром"), объединявшим бывших крупных русских капиталистов.
Во-вторых, Сталин требовал от председателя ОГПУ Менжинского "сделать одним из самых важных, узловых пунктов новых (будущих) показаний верхушки ТКП, "Промпартии" и особенно Рамзина вопрос об интервенции", якобы намечавшейся иностранными державами и белой эмиграцией на 1930 год. Он диктовал причины того, почему эта интервенция не состоялась (неготовность к ней Польши, Румынии и других стран) и ставил задачу "провести сквозь строй г. г. Кондратьева, Юровского, Чаянова и т. д., хитро увиливающих от "тенденции к интервенции", но являющихся (бесспорно!) интервенционистами"[1].
Названные Сталиным лица составляли, по версии ГПУ, руководящее ядро "Трудовой крестьянской партии". Само это название было взято следователями из вышедшей в начале 20-х годов фантастической повести А. В. Чаянова "Путешествие моего брата Алексея в страну крестьянской утопии". В этой книге описывалась Россия будущего, в которой у власти находится трудовая крестьянская партия, сохраняющая традиционное общинное устройство русской деревни, модернизированное в духе автономных крестьянских коммун.
В-третьих, Сталин требовал рассылать полученные на следствии показания партийной верхушке и добиваться от арестованных признаний в "связях" с видными деятелями партии. Утверждая, что кондратьевцам и меньшевикам "бесспорно помогали" Рыков и Калинин, Сталин писал Молотову: "Не сомневаюсь, что вскроется прямая связь (через Сокольникова и Теодоровича) между этими господами и правыми (Бухарин, Рыков, Томский)"[2].
Судя по письмам, Сталин уже тогда вынашивал мысль о фабрикации блоков бывших оппозиционеров. Он требовал "тщательно следить за Пятаковым, этим поистине правым троцкистом (второй Сокольников), представляющим сейчас наиболее вредный элемент в составе блока Рыков-Пятаков"[3].
Признательные показания "вредителей" Сталин собирался использовать для шантажа и запугивания не только бывших оппозиционеров, но и проявлявших колебания членов Политбюро. "Что Калинин грешен - в этом не может быть сомнения, - диктовал он Молотову. - Всё, что сообщено о Калинине в показаниях, - сущая правда. Обо всём этом надо обязательно осведомить ЦК, чтобы Калинину впредь не повадно было путаться с пройдохами".
Первоначально Сталин собирался осуществить скорую кровавую расправу над арестованными: "Кондратьева, Громана и пару-другую мерзавцев нужно обязательно расстрелять". Спустя несколько дней его решение изменилось. Он стал планировать организацию публичных процессов, намечая нужную ему линию поведения подсудимых. "Не думают ли г. г. обвиняемые признать свои ошибки и порядочно оплевать себя политически, признав одновременно прочность Сов. власти и правильность метода коллективизации? Было бы недурно"[4], - прямо подсказывал он Молотову (а через последнего, по-видимому, непосредственным организаторам процессов). Таким образом, уже в то время Сталин рассматривал показательные процессы как средство признания устами подсудимых правильности его политики. Спустя некоторое время, очевидно, убедившись, что показания "кондратьевцев" не соответствуют его ожиданиям, Сталин дал новую директиву: "Подождите с делом передачи в суд кондратьевского "дела". Это не совсем безопасно. В половине октября решим этот вопрос совместно. У меня есть некоторые соображения против"[5]. Пока же он ограничился указанием ОГПУ и РКИ провести "проверочно-мордобойную работу" в Госплане и Наркомфине.
Стремясь посеять в народе версию о том, что растущие продовольственные трудности являются результатом "вредительства", Сталин приказал "все показания вредителей по мясу, рыбе, консервам и овощам опубликовать немедля ... Надо бы их опубликовать с сообщением, что ЦИК или СНК передал это дело на усмотрение коллегии ОГПУ (она у нас представляет что-то вроде трибунала), а через неделю дать извещение от ОГПУ, что все эти мерзавцы расстреляны. Их всех надо расстрелять"[6].
Согласно этому указанию, 25 сентября центральные газеты опубликовали сообщение о расстреле 48 работников продовольственных и торговых организаций как "вредителей рабочего снабжения".
В случае с "Трудовой крестьянской партией" сталинский замысел организации публичного процесса (по-видимому, из-за упорства обвиняемых, отказавшихся подтвердить требуемые от них признания) не воплотился в жизнь. Суд над ТКП прошёл при закрытых дверях, вслед за чем в 1931, 1932 и 1935 годах решениями Особого Совещания члены "кулацко-эсеровских" групп, которыми якобы руководила ТКП, были репрессированы. В 1937 году большинство осуждённых по этим делам было расстреляно. Лишь в 1987 году Верховный Суд СССР отменил все приговоры по делу "Трудовой крестьянской партии", которой, как установила проверка, не существовало вообще.
Более "удачно" были подготовлены дела "Промпартии" и "Союзного бюро" меньшевиков, по которым прошли открытые политические процессы. В обвинительном заключении по делу "Промпартии" указывалось, что она представляла шпионско-диверсионную организацию, осуществлявшую помощь западным державам в подготовке интервенции. Главой "Промпартии" был объявлен профессор Рамзин - директор Теплотехнического института, член Госплана и ВСНХ. Основные пункты обвинения строились на его признательных показаниях во время следствия и суда.
Из восьми подсудимых этого процесса пятеро, включая Рамзина, были приговорены к расстрелу, заменённому по решению В ЦИК десятью годами тюремного заключения. Кроме того, коллегия ОГПУ осудила за участие в "Промпартии" около 50 человек. Часть осуждённых по этому делу (но не участники открытого процесса) была реабилитирована в 1959-60 годах.
Лица, осуждённые по делу "Промпартии", после приговора суда работали в режимных условиях по специальности. Многие из них вскоре были освобождены по амнистии. Рамзин был амнистирован в 1936 году, а в 1943 году за выдающиеся научные изобретения ему особым постановлением Совнаркома была присуждена Сталинская премия первой степени. По указанию Сталина была выделена вакансия для избрания Рамзина членом-корреспондентом Академии наук. В ответ на опасение своего заместителя, что этому избранию может помешать былое участие в "Промпартии", Рамзин сказал: "Это был сценарий Лубянки и хозяин это знает ... Хозяин помнит обо мне. Я благодарен ему за высокую оценку моей деятельности"[7]. Однако при выборах академики и членкоры почти единодушно забаллотировали Рамзина.
Фальсификаторский характер процессов 1930-31 годов был ясен многим старым большевикам. Как вспоминала Г. Серебрякова, Сокольников, находившийся в то время на дипломатической работе в Лондоне, прочитав газетные отчёты о процессе "Промпартии", сказал ей: "Полицейский процесс, они не виновны"[8].
В "Письме товарища" из СССР, опубликованном в 1936 году в "Бюллетене оппозиции", говорилось о том, что "к громким процессам 1931 г. наша оппозиционная публика в Москве и Ленинграде относилась с настороженным скептицизмом. Вскоре до нас дошёл и ряд фактов, указывающих на комедийный характер, провокацию и изобретательность следователей в этих делах". Приведя несколько таких фактов, автор письма добавлял, что ему лично "пришлось познакомиться с тем, как выпытываются и диктуются необходимые показания, так что гнусная стряпня этих процессов для меня теперь - и уже довольно давно - совершенно ясна"[9].
В письме сообщалось об информации, поступившей из Верхнеуральского изолятора, где содержались осуждённые по процессу "Союзного центра". Всем заключённым изолятора было известно, что этот центр не существовал, а был изобретён следователями ГПУ.
По словам автора письма, признания на этом процессе, с психологической точки зрения, носили чисто бредовый характер, а с политической точки зрения были результатом какой-то сложной игры, в которой доминирующую роль играла провокация. Спустя несколько лет после процесса один из главных обвиняемых на нем, Суханов, объявил борьбу за свое освобождение; он посылал многочисленные резкие заявления, распространив некоторые из них среди заключённых изолятора. Сущность этих заявлений сводилась примерно к следующему: "Вы от меня потребовали максимальной жертвы, самооклеветания и т. д. Я счел нужным на всё это пойти, будучи убежден, что это соответствовало высшим интересам СССР. Мы с вами - со следователями - разучили роли и прорепетировали комедию, которую мы потом разыграли в качестве процесса. Было обещано и само собой подразумевалось, что и приговор будет условным или формальным. Но, заставив нас лгать и клеветать на себя, вы теперь держите нас за решеткой". Не получив ответа на свои заявления, "этот уставший, постаревший и измученный человек, вовсе не расположенный к личному героизму, стал голодать. Голодовка длилась 30-40 дней, после чего его увезли из Верхнеуральска - неизвестно куда"[10].
В "Бюллетене" была помещена также статья югославского коммуниста Цилиги, находившегося несколько лет в сталинских тюрьмах и сумевшего в 1934 году вырваться из СССР. Рассказывая о методах организации "вредительских" процессов, Цилига писал, что ГПУ добивалось от обвиняемых ложных признаний для того, чтобы свалить ответственность за неудачи выполнения пятилетки с правительства на инженеров.
В период проведения процессов Троцкий, знавший об изначально враждебном отношении части интеллигенции к Советской власти, поверил, что обвинения на этих процессах имеют какую-то реальную основу. Получив сообщения от своих единомышленников о переходе сталинской клики к прямым судебным подлогам, он решительно заявил об этой своей ошибке. Публикация "Письма товарища" сопровождалась следующим примечанием: "Редакция "Бюллетеня" должна признать, что в период меньшевистского процесса она далеко недооценила степень бесстыдства сталинской юстиции и в виду этого брала слишком всерьез признания бывших меньшевиков"[11].
ПРИМЕЧАНИЯ
[1] Коммунист. 1990. № 11. с. 100.<<
[2] Там же. с. 103.<<
[3] Там же. с. 104.<<
[4] Там же. с. 103.<<
[5] Там же. с. 105.<<
[6] Там же. с. 104.<<
[7] Огонёк. 1989. № 12. с. 29.<<
[8] Известия. 1989. 30 января.<<
[9] Бюллетень оппозиции. 1936. № 51. с. 15.<<
[10] Там же. с. 14-15.<<
[11] Там же. с. 15.<<