Другие оазисы электричества, светящиеся в предрассветных сумерках. Комитеты. Тройки, пятёрки, семёрки, девятки, расширенные комитеты, чрезвычайные комитеты, комитеты постоянные, временные, вспомогательные, верховные, обсуждающие нехватку гвоздей, производство гробов, дошкольное воспитание, убой скота, борьбу с цингой, происки анархистов, агитацию и пропаганду, надзор за путями сообщения, складирование женских шляпок после национализации мелкой торговли, последствия Версальского договора, нарушение дисциплины товарищем Н., голод... Какая напряжённая умственная работа повсюду в этих неопрятных комнатах, украшенных одними и теми же портретами, во всеобщем запустении захваченных зданий, куда спешно заходят посетители! Постоянно возникают новые грозные опасности. Приближается оттепель. Кучи замёрзших нечистот заполняют дворы домов и целые комнаты, которые первое потепление превратит в клоаки. Во многих местах прорвало водопровод: скоро он придёт в негодность. Тиф уже в городе, нужно преградить путь холере, за несколько недель отмыть огромный обессиленный город. Керк предложил Исполкому сформировать чрезвычайную тройку с неограниченными полномочиями. Он позвонил в комитет городского транспорта:
- Мне нужны четыреста подвод...
На другом конце провода Рубин ответил:
- Я дам тебе триста, а лошадей будешь кормить сам.
Керк реквизировал старые непригодные трамвайные вагоны и приказал расклеить плакаты, сообщавшие, что "лица, принадлежащие к зажиточным классам, от 18 до 60 лет", обязаны записаться в санитарные команды. Организованная под руководством комитетов бедноты, эта рабочая сила призвана была очистить город. На семьсот пятьдесят тысяч жителей нашлось лишь три сотни обиженных судьбой бывших богатеев. Керк, ругаясь по-английски в свои бесцветные усы, распорядился устраивать облавы в центре города, останавливать трамваи, отбирать аккуратно одетых людей, которых по внешнему виду можно было отнести к бывшим буржуям, и без разговоров отправлять их в санитарные команды.
У Фрумкина не было людей для разгрузки вагонов с продовольствием, а их тем временем грабили на станциях. Он объявил об обязательной регистрации безработных бывших служащих и управленцев, собрал девять сотен наивных на Бирже труда и отправил их на вокзалы в окружении батальона коммунистов; но треть сбежала по дороге, ещё треть - по прибытии на место. Узнав, что преподаватели университета, литераторы и знаменитые адвокаты, которые при старом порядке блестяще защищали революционеров, отправлены на эти "работы общественного спасения", выдающийся писатель Плетнёв и замечательный тенор Свечин направили председателю Совета протест против такого образа действий, "недостойного цивилизованного народа, что в конце концов опорочит русскую революцию". Председатель недавно получил от Коммуны отчёт о положении на складах, в котором уточнялось, что продовольствия хватит не более чем на три дня, а также телефонограмму из Наркомата путей сообщения, просящую его срочно принять меры по снабжению топливом железной дороги и повышению дисциплины железнодорожников, иначе движение поездов будет парализовано по меньшей мере на неделю. От Кондратия он только что узнал, что на Большом заводе готовится забастовка. Председатель принял выдающегося писателя и замечательного тенора с вежливым равнодушием.
- Посмотрим, посмотрим, мы перегружены работой... Вы ни в чём не нуждаетесь?
Естественно, они нуждались во всём, хотя в городе завидовали их богатству, преувеличенному злыми языками.
- Я распоряжусь передать вам два мешка муки, Семён Георгиевич. ..
Замечательный тенор наклонил голову в знак благодарности - эта его благодарность являлась, таким образом, лишь молчаливым знаком согласия, за которым скрывались одновременно презрение и готовность услужить. Плетнёв, для которого величайшим удовольствием было, не подавая виду, раскрывать тайного человека ("настоящее лицемерное, тщеславное и безумное животное, которое, однако же, создано по образу и подобию Божьему...") под маской человека социального, заметил это движение, достойное лакея, получившего чересчур большие чаевые. Председатель сердечно взял его за руку:
- Василий Васильевич, посмотрите на эти диаграммы. Я думал послать их вам.
Зелёные треугольники, соединённые прямыми линиями с розовыми кружками, синими прямоугольниками, лиловыми ромбами, помеченными цифрами, вокруг которых плясали, словно пузырьки воздуха в светлой воде среди водорослей, значки процентов, отражающих развитие народного просвещения за минувший год.
- Какая жажда знаний! - говорил председатель. - Посмотрите - число образовательных учреждений возросло на двадцать процентов, на считая курсов для взрослых, дошкольных учреждений и Управления по отстающим в развитии детям; вместе с ними - на 64 процента. 64 процента!
Плетнёв, высокий, седой, в серой фуфайке под старой английской матерчатой курткой в широкую серую полоску, покачал головой с низким лбом, испещрённым поперечными морщинами, потянул широкими мужицкими ноздрями тёплый воздух комнаты, перевёл недобрый взгляд с зелёных треугольников на круглое, бледное, мягкое, печальное и удовлетворённое лицо диктатора и сказал уклончиво:
- Кхм, да. Большой прогресс. Кхм, кхм. - он кашлянул. - Как-нибудь я поговорю с вами о школах, это точно.
Как дать понять этим чёртовым великим людям, что аудиенция длится уже достаточно долго? Председатель кончиками пальцев взял бумагу, которую ему протянули через приоткрытую дверь. Расшифрованная депеша: "Сообщению агента К. зпт майор Харрис возвращается Гельсингфорс тчк Возобновление переговоров зпт предстоящее наступление Финляндии тчк Хорошо информированные источники считают достижение соглашения вероятным". Если вероятно соглашение, весьма вероятным становится и наше поражение.
- Кхм, кхм, - покашливал Плетнёв, сдерживая с некоторым кокетством старого туберкулёзника, больного уже два десятка лет, глухие звуки, готовые вырваться из его впалой груди, - в школах, знаете ли, происходит много забавных вещей...
Наконец он выплеснул свою насмешку в ворчании, похожем на приглушённый лай:
- Я знаю училище, где за последний месяц забеременели четыре ученицы... Правда, его прежняя директриса в тюрьме, мне не смогли объяснить, за что...
Наконец они вышли, замешкавшись в дверях, всегда элегантный тенор в пальто на обезьяньем меху и писатель, замкнутый, очень прямой, что ещё больше подчёркивало его худобу. Флейшман столкнулся с ними, не узнав. В то время писатели и тенора вызывали у него усмешку. В обширный кабинет председателя с приглушённой коврами и кожаной мебелью атмосферой он внёс с собой улицу, ветер, холодную засохшую грязь, приставшую к солдатским ботинкам. Грязный, затянутый в кожанку с оттопыренными карманами, перехваченную порыжевшими ремнями, с лицом неутомимого старого еврея, он сразу же продолжил разговор, начатый ночью по прямому проводу с фронтом.
- Покончим с этими безобразиями...
Речь шла уже о других безобразиях, но они только что стоили жизни сорока солдатам, замёрзшим под Дном, тогда как шинели, которые им послали, лежали на станции - накладная была заполнена не по правилам.
Героиня процесса 206-и (1877 г.) Варвара Ивановна Косич отправила председателю Совета народных комиссаров Федеративной Республики возмущённое послание с требованием осудить эксцессы, о которых сообщали Плетнёв и Свечин. Письмо заканчивалось следующими словами: "Предупреждаю вас: вы несёте величайшую ответственность перед будущими поколениями". Председателя СНК в силу вещей гораздо больше заботила его ответственность перед настоящим. Он выразил благодарность Варваре Ивановне за то, что она сообщила ему о злоупотреблениях, которые ему очень хорошо известны, и отправил письмо председателю СНК Северной Коммуны. Дело представили на рассмотрение ЦКК. Тем временем комитеты бедноты и население худо-бедно завершили очистку города, слив большую часть нечистот в каналы. Служба здравоохранения отметила первые случаи отравления воды. Керка и Фрумкина ожидал выговор от Контрольной комиссии, когда об этом деле вдруг позабыли. Матросы, по одним данным, пьяные, по другим, анархисты, в драке убили троих милиционеров. Завод Валя прекратил работу и потребовал предоставить всем рабочим двухнедельные оплачиваемые отпуска, чтобы те смогли сами отправиться за пропитанием в деревню. Забастовка, вдохновляемая меньшевистскими агитаторами, которых не осмеливались арестовать, грозила стать всеобщей. В ту же ночь ЧК заключила в тюрьму 17 представителей социал-демократической интеллигенции, большей частью непричастных к движению. Среди них оказался профессор Онуфриев, автор классической "Истории чартизма". Во время обыска у него изъяли и утеряли рукопись "Демократические свободы в Англии в начале XIX века", которую комиссар Бабин принял за контрреволюционный пасквиль. Через несколько дней отдельные листы её были найдены в одном из городских садов. Выдающийся писатель Плетнёв и замечательный тенор Свечин вновь явились с протестом к председателю Совета. Суровую статью Плетнёва "Трагедия интеллигенции" официальные газеты печатать отказались, и этот инцидент злорадно комментировала зарубежная пресса. Едва выйдя на свободу, профессор Онуфриев умер от дизентерии. Председатель ЧК, злоупотреблявший спиртными напитками, был заменён Фрумкиным. Курс рубля катастрофически падал.
Комиссия по жилью для рабочих, 17 членов которой получали такие же пайки, как и члены Исполкома, разработала грандиозный проект реконструкции предместий. По предварительным прикидкам она должна была продлиться три года и обойтись в сто миллионов рублей. Художник Кишак экспонировал - вход платный - портрет председателя в полный рост, с вьющимися по ветру волосами и рукой, протянутой в красноречивом, но неопределённом жесте, так что было не ясно, хочет он проверить, идёт ли дождь, или вежливо одобряет какое-нибудь завоевание. В глубине виднелся невиданной красоты бронепоезд.
Газеты сообщали о приезде старого французского революционера Дюран-Пепена, автора "Проекта организации социалистического общества" в 2.220 статьях. "Правда" заявляла, что положение на фронте улучшилось. На следующий день стало известно о разгроме под Нарвой, которую захватили белые. Проблема фронта выдвинулась на первый план, хотя не были решены проблемы нехватки гвоздей и обуви для заводских рабочих. Пишущие машинки стучали беспрерывно:
"Приказ, приказ, приказ. Мандат. Распоряжение. Декрет № XXX. Декрет № ХХХХ. Декрет № ХХХХХ. Декрет... В силу отмены декрета № XXX". По прямому проводу СНК РСФСР умолял СНК Северной Коммуны дать отчёт о мерах, принятых по указанию центрального правительства. Северная Коммуна отвечала: "Невозможно, положение по-прежнему ухудшается".
С сумерек до зари тройки, пятёрки, семёрки, девятки, комитеты расширенные, чрезвычайные, постоянные, временные, вспомогательные, верховные заседали, планировали, приказывали, декретировали.
- Заседание объявляется открытым, - произнесла Фанни.
На её изборождённое морщинами лицо наложили свой отпечаток побеждённые болезни и противоречивые чувства: скрытое высокомерие, вера - этот упрямый лоб, испытующий взгляд, который вызывал у людей при первой встрече с ней внутреннее потрясение, - горячность, подозрительность и где-то в глубине души тайная неуравновешенность, быть может, благородное безумие, а может, сдерживаемая истеричность.
Медная дощечка на двери: "С.И. Итин, дипломированный дантист". Рядом картонная табличка: "Клуб "Право на труд"". Обветшалые тёмные коридоры, провонявшие мочой, мусор под вешалкой, неожиданное здесь большое зеркало в углу, кипа перевязанных газет, покрытых слоем пыли, голые комнаты, холод, брошенный на произвол судьбы над камином портрет улыбающейся молодой невесты, наконец, удушающая жара в узкой комнате, где стояли складная брезентовая кровать, столик красного дерева с круглыми отпечатками стаканов и продавленный диван. Дым папирос, запотевшие окна. Семь лиц, то выступавших из тени, то снова в неё уходивших, важных, ничтожных, суровых; одно из них очаровательно, словно чёрный цветок, упавший сюда из рая персидского поэта.
- Слово имеет Гольдин, - сказала Фанни.
Он 47 дней ехал с Украины через Волгу, осаждённый Царицын, разрушенный Ярославль, голодающую Москву, оставив позади тени двух товарищей по оружию, одного повешенного белыми в Киеве, другого расстрелянного красными в Полтаве. Ехал на гнилой соломе в вагонах для скота среди тифозных, дезертиров, раненых, подобранных на безвестных полях сражений, евреек, изнасилованных во время погромов, притворявшихся беременными крестьянок, прятавших на животе продукты и плативших блюстителям закона за проезд стоя в углу вагона. В груди его против позвоночника засела пуля, что вызвало удивление хирургов ("ах, до чего тяжела ваша жизнь!"). Он сохранил в сердце нежную и чистую любовь, которую его вынудила отвергнуть гордость - гордость порой есть ничто иное, как благородство эгоизма, - и привёз письма молодого Короленко, найденные в деревенском доме во время боя партизан с тайным курьером побеждённой партии: пятнадцать листков папиросной бумаги, исписанных шифром и спрятанных в металлических пуговицах его френча.
Его немного опьяняло ощущение собственной силы, одновременно горькое и воодушевляющее. Его фразы, не всегда связанные между собой, но ритмические и запальчивые, подкупали своим скрытым лиризмом и ясной диалектикой. Гольдин был темноволос, костист, волосат, с горящими глазами, длинным носом, пылким ртом. Он затмил всех окружающих, таких незначительных для него, кроме, пожалуй, красивой женщины, лишь произнеся одно слово: "Товарищи!" - пламенным голосом сурового брата. Фанни смотрела на него сбоку и строго судила в душе как слишком жаждавшего подвига, недостаточно преданного партии, чтобы посвятить себя тайным целям, оставшись в её рядах. Авантюрист. Он призывал своих слушателей к напряжённой деятельности, которой требовало спасение революции.
- Итог: ненависть и голод в деревнях, готовых двинуться на города, вооружившись палицами как в средневековье. Отчаяние поредевшего пролетариата. Бумажные декреты, сыплющиеся на массы с кремлёвских башен, беспощадные, бессильные, возмутительные, парализующие последние живые силы революции. Регулярная армия, созданная руками прежних генералов, словно дорожный каток давящая партизан, подлинную народную армию. Карьеристы и функционеры, преследующие энтузиастов. Чудовищное государство, родившееся из пепла революции. Этот бешеный робеспьеризм поглотит нас всех и откроет двери контрреволюции. Мы не должны терять ни минуты.
Женщина, прекрасная, как чёрный цветок, тихо прошептала:
- Возродить боевую организацию.
- Вы с ума сошли! - сухо оборвала её Фанни. - И вам не давали слова.
Поднялся Тимофей с Большого завода, и тень его заполнила комнату. На его угловатом, как сжатый кулак, лице сверкали большие васильковые глаза.
- Цех "Б" собирается бастовать. Цех "А" колеблется, но последует за ним. Последуют даже коммунисты. Лучшие - с нами, остальные ничего не стоят. Настрой женщин замечательный. Они способны за один день разгромить все кооперативы... Установлена связь с заводом Валя.
Кирилл, который имел опыт забастовок в 1914-м и провёл три года в шахтёрских посёлках на севере Франции, высказался за сохранение благоразумия: не использовать ещё слабую боевую организацию, пока забастовочное движение не станет всеобщим. Сформулировать ясные лозунги: долой деспотизм коммунистов, за свободные выборы и продолжение революции. Чётко провести грань между законным восстанием масс против режима декретов и усталостью, отчаянием, контрреволюционным озлоблением. Не тешить себя иллюзиями: массы, может быть, ещё не готовы к новому рывку.
Фанни одобрительно кивала головой. Кого послать на Большой завод? Кирилла, с его умеренностью, основанной на самоуверенной силе, с его пониманием настроения толпы, темпераментом сорокалетнего рабочего, скупого на жесты и фразы? Скорее Гольдина, с его рассудочной страстью и жаждой подвига. На некоторые собрания нужно бросать человека, как бросают факел в сухостой.
- Заседание объявляется открытым, - сказал диктатор. Одиннадцать человек сидели вокруг большого зелёного стола.
Голые белёные стены, лица, силуэты, бумаги на столе - всё как в операционной чётко очерчено, ярко освещено лампами под абажурами матового стекла. Карл Маркс с широкой бородой и полуулыбкой олимпийца в чёрной рамке с красным бантом в углу. Окна выходят на реку, берега её неразличимы в снежной белизне и сумерках.
Повестка дня: 1) положение на фронте; 2) снабжение продовольствием; 3) дело завода Валя; 4) положение на Большом заводе; 5) назначения. Присутствуют: одиннадцать. Отсутствуют по уважительной причине: двое. Секретарь собрания заполняет бланк, разделённый на две колонки: заслушанные доклады, принятые решения. После лаконичного сообщения Флейшмана разгром под Нарвой записывается в неудобочитаемых выражениях, какими кажутся научные названия болезней непосвящённому окружению больного: "Констатировать беспечность ответственных за транспортное обеспечение и бездарность командования. Обновить политсостав X дивизии. Усилить агитацию в войсках. Потребовать от Комснаба в восьмидневный срок выделить сменное снаряжение. Поручить тов. Флейшману принять указанные меры".
Мария Павловна, в чёрной блузке с воротничком стоечкой, лицом пожилой учительницы, суровым ртом, в старомодном пенсне с зелёными стёклами вставила лишь несколько слов по вопросу о назначениях:
- Я против повышения Керка. Он состоит в партии только один год. (С кануна того дня, когда он вместе с матросами штурмовал ворота Зимнего.)
Это назначение отвергли. Гарина, маленькая, старообразная, но с удивительно молодыми глазами, в глубине которых всегда играла неуловимо изменчивая улыбка, круглым носом, непокорными волосами, тоже лишь несколько слов произнесла по вопросу о заводе Валя:
- В конце резолюции вместо "не отступая перед противодействием" написать "не отступая перед самым энергичным давлением".
И с лёгким смешком прокомментировала это на ухо своему соседу Кондратию:
- Потому что на самом деле у нас больше нет никаких средств противодействия.
В этом театральном освещении люди казались бесцветными, за исключением двоих: председателя, большеголового, с синеватыми щеками, густой шевелюрой, немного мягкими, хорошо вылепленными чертами лица молодого римского императора или купца из Смирны, низким голосом, в момент оживления срывавшимся на фальцет, тяжёлой поступью - беззаботность и властность, усталость и склонность к интригам, некоторое величие и скрытая посредственность; и секретаря комитета Кондратия, со свежим цветом лица, золотистыми кудрями на висках, тонким, но суровым лицом; в нём смешалась кровь викингов и монголов. Все вокруг этого стола, в этом городе, в этой стране, на фронте взаимозаменяемы - для тяжёлой работы и перед лицом смерти; каждый здесь присутствующий - лишь одна голова одиннадцатиголового существа, названного сегодня Комитетом; никто не отделял свой ум и волю от безличных, суверенных, высших ума и воли, от Комитета, каждый знал, что распоряжается властью и одновременно уязвим благодаря партии, ничего не значит и заведомо обречён вне её; никто не представлял себе иного существования, чем ради свершения великой воли, в которой его собственная терялась словно капля в море.
- Кого послать на Большой завод?
Одиннадцать голов склонились как одна, решая этот вопрос. Осипов? Он сидел здесь, подперев подбородок рукой, со своим удлинённым лицом семинариста или каторжника. Осипов в решающие дни вёл в бой пролетариат Большого завода. Нет, нет, слишком идеалист, слишком склонен жертвовать собой, перестал понимать удручённые, разочарованные массы, охваченные пассивным желанием спокойно жить, даже если так жить нельзя... Рубин? Хороший организатор, но формалист. Кондратий? Слишком рано. Если всё вдруг обернётся плохо, он понадобится, чтобы предупредить или ликвидировать катастрофу, но не раньше. Гарина? Женщина ничего не смогла бы поделать; и потом, её теоретические тонкости делают её перворазрядным пропагандистом, но жалким агитатором. Савельев? Уставший от проблем рабочего класса, терзаемый сомнениями - "посмотрите только, что ест рабочий с тех пор, как взял власть!" - способный потерять голову. Нет, нет. Несколько голосов произнесли:
-Антонов.
Антонов. Конечно. Никто не сделает это лучше него. Какой у Антонова голос! Способный перекрыть шум вокзала. Он с характером. Упрямый. Не умён. Не глуп. Дисциплинирован. Мыслей в голове немного. Вульгарен. Осторожен.
- Антонов. Известите его, Кондратий, - сказал председатель. Остаток заседания был целиком посвящён интриге. Котерия Кондратьева оспаривала посты у котерии председателя, которого они подозревали в стремлении изгнать их. Туманную дискуссию, когда никто не говорил то, что думал, вызвало обсуждение назначений секретарей райкомов. В итоге был достигнут компромисс: должности поделили. Небольшая уступка Кондратию.
- Мы делаем успехи, - прошептал Флейшман.
Осипов машинально голосовал вместе с другими, ибо голосование всегда было единогласным. "Вот мы здесь, - думал он. - Против нас Большой завод! Осаждённые голодом, вновь используем старые орудия власти... Что мы можем обещать им, этим рабочим, если они не хотят умирать за революцию?"