Осенью 1938 года Сталину стало ясно, насколько великая чистка ослабила Советский Союз и какими роковыми последствиями для страны может обернуться её продолжение. По-видимому, в это время он пришёл к выводу пожертвовать Ежовым, с которым большинство населения связывало кошмар чисток. Сталин расправлялся с "железным наркомом" постепенно, исподволь готовя общественное мнение к его устранению. 9 апреля 1938 года Ежов был назначен наркомом водного транспорта в дополнение к трём уже занимаемым им постам. А спустя четыре месяца после этого в Москву был переведён Берия, назначенный первым заместителем наркома внутренних дел и начальником Главного управления госбезопасности - той структуры НКВД, на которую возлагалось проведение политических репрессий.
К этому времени Ежов, говоря словами Хрущёва, "буквально потерял человеческий облик, попросту спился". Берия же после своего перевода в Москву открыто говорил Сталину и другим членам Политбюро, что арестовывают невинных людей, и "сетовал, где же будет край? На чём-то ведь надо остановиться, что-то предпринять"[1].
Аналогичные сигналы шли с мест, от молодых партийных работников, которые отваживались выразить своё сомнение в правомерности продолжения массовых репрессий. Так, 23 октября 1938 года первый секретарь Сталинградского обкома Чуянов направил Сталину письмо, в котором приводил факты провокаций, пыток и фальсификаций, чинимых органами НКВД. Не будучи облечён, как и все другие партийные секретари, полномочиями по контролю за деятельностью "органов", Чуянов просил Сталина создать комиссию по проверке деятельности областного управления НКВД[2].
Многочисленные письма о творящемся в стране произволе поступали в ЦК и от рядовых граждан. Например, В. Черноусов из Одессы писал: "Сейчас нет в стране почти ни одного дома, откуда кто-нибудь не сидел бы. Получилась в конце концов такая картина, что вся страна против Советской власти... При чрезвычайно низкой у нас заработной плате, при отсутствии предметов первой необходимости никто ещё вдобавок не уверен, что он завтра не окажется в тюрьме. Трудно ли после этого догадаться, какие настроения существуют в массах".
Ленинградец В. Антипов описывал "жуткие картины на вокзалах больших и малых городов", где ютились тысячи семей, выселенных из родных мест за то, что в их составе были судимые и отбывающие наказание. "Дают 24 часа на выезд - люди в панике продают за бесценок имущество и едут куда глаза глядят". Автор письма объяснял эти выселения тем, что "работники некоторых управлений НКВД распоясались до произвола"[3].
Первый признак изменений в репрессивной политике появился 17 ноября 1938 года, когда было принято секретное постановление СНК и ЦК "Об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия". В нём положительно оценивалась работа, проделанная органами НКВД по "очистке СССР от многочисленных шпионских, террористических, диверсионных и вредительских кадров", в том числе "переброшенных в СССР в большом количестве из-за кордона под видом так называемых политэмигрантов и перебежчиков из поляков, румын, финнов, немцев, латышей, эстонцев, харбинцев и проч." Постановление указывало, что "очистка" должна продолжаться, но с использованием "более совершенных и надёжных методов".
После этой преамбулы в постановлении перечислялись "крупнейшие недостатки и извращения в работе органов НКВД и Прокуратуры": массовые необоснованные аресты, упрощённое ведение следствия и суда, грубое нарушение процессуальных норм и т. д. При конкретизации этих положений раскрывалась царящая в правоохранительных органах атмосфера произвола и попрания прав арестованных: "следственные дела оформляются неряшливо, в дело помещаются черновые, неизвестно кем исправленные и перечёркнутые записи показаний, помещаются не подписанные допрашиваемым и не заверенные следователем протоколы, включаются не подписанные и не утверждённые обвинительные заключения".
Вина за всё это - в истинно сталинском духе - возлагалась на "врагов народа и шпионов иностранных разведок, пробравшихся в органы НКВД", которые сознательно фальсифицировали следственные документы, создавали провокационные дела на невинных людей и в то же время "спасали от разгрома своих сообщников, в особенности, засевших в органах НКВД". Таким образом, постановление указывало на необходимость ещё одной чистки и построения новой серии амальгам, сводящихся к отождествлению следователей-фальсификаторов со шпионами и заговорщиками.
Постановление ЦК запрещало проведение новых массовых операций по арестам и высылкам, ликвидировало судебные тройки и даже указывало на необходимость "обеспечения за обвиняемым предоставленных ему по закону процессуальных прав"[4].
Вслед за принятием этого постановления Сталин взялся непосредственно за Ежова. К этому его подхлестнуло бегство за рубеж Орлова и Люшкова, а также исчезновение наркома внутренних дел Украины Успенского. Как вспоминал Хрущёв, Сталин сообщил ему о намечавшемся аресте Успенского. Однако захватить того не удалось, поскольку он сбежал. Спустя некоторое время Сталин сказал Хрущёву, что, видимо, Ежов подслушал их телефонный разговор и предупредил Успенского[5].
17 ноября Ежов направил Сталину заявление, в котором каялся, что "дал возможность Люшкову скрыться в Японии и Успенскому пока неизвестно куда". Другой свой "большой промах" Ежов усматривал в том, что не завершил разоблачения "заговорщиков из НКВД" и "во многих случаях, политически не доверяя работнику, затягивал вопрос с его арестом, выжидал, пока подберут другого". В своё оправдание Ежов ссылался на то, что "заговорщикам из НКВД и связанным с ними иностранным разведкам за десяток лет минимум (до его прихода в наркомат - В. Р.) удалось завербовать не только верхушку ЧК, но и среднее звено, а часто и низовых работников". Пытаясь в очередной раз представить гигантскими масштабы вражеской деятельности, Ежов сообщал, что "иностранную разведку по существу придется создавать заново", поскольку весь иностранный отдел НКВД оказался засорен шпионами. В заключение Ежов подчёркивал, что, несмотря на "большие недостатки и промахи" в своей работе, он "при повседневном руководстве ЦК - НКВД погромил врагов здорово"[6].
19 ноября Политбюро удовлетворило просьбу Ежова об освобождении его от обязанностей наркома внутренних дел. Однако в принятом постановлении ничто не указывало на то, что Ежову предстоит недолго оставаться на свободе. Там говорилось, что Ежов освобождается от должности наркома внутренних дел из-за "его болезненного состояния, не дающего ему возможности руководить одновременно двумя большими Наркоматами"[7]. За ним сохранялись посты секретаря ЦК, председателя Комиссии партийного контроля и наркома водного транспорта.
25 ноября было опубликовано сообщение о замене Ежова на посту наркома внутренних дел Берией. Уже в первые месяцы своего пребывания на этом посту Берия арестовал большинство руководителей аппарата НКВД в центре и на местах. В 1939-1940 годах были судимы и расстреляны такие палачи и фальсификаторы, как Фриновский, Заковский, Николаев-Журид, Б. Берман, М. Берман, Ушаков-Ушимирский и многие другие. С особым усердием, как вспоминал Хрущёв, Берия "завершил начатую ещё Ежовым чистку чекистских кадров еврейской национальности"[8]. Для подготовки смены арестованным работникам был объявлен призыв в НКВД "лучших комсомольцев", которые после прохождения краткосрочных курсов занимали освободившиеся посты.
После снятия Ежова с поста наркома внутренних дел советские люди стали смелее называть прошедшие страшные годы ежовщиной. Можно полагать, что сам этот термин, призванный возложить на Ежова всю ответственность за большой террор, вышел из сталинской канцелярии. Во всяком случае Сталин в кругу приближенных не раз говорил о вине Ежова в расправах над невинными людьми, явно желая, чтобы эти его слова получили широкое распространение. Авиаконструктор Яковлев, относившийся к числу немногих людей, которые пользовались доверием и расположением Сталина, вспоминал, как на одном из ужинов Сталин заговорил о повсеместной нехватке хороших работников, присовокупив к этому: "Ежов - мерзавец! Погубил наши лучшие кадры. Разложившийся человек. Звонишь к нему в наркомат - говорят: уехал в ЦК. Звонишь в ЦК - говорят: уехал на работу. Посылаешь к нему на дом - оказывается, лежит на кровати мертвецки пьяный. Много невинных погубил. Мы его за это расстреляли"[9].
Психологически достоверной выглядит описанная в романе К. Симонова "Солдатами не рождаются" сцена беседы Сталина в 1943 году с генералом Серпилиным, репрессированным в 1937 году и возвращённым в армию накануне войны. Когда Сталин выразил удивление по поводу того, что Серпилин только во время войны узнал о выпущенном в 1940 году танке Т-34, Серпилин "неожиданно для себя сказал то, что было совсем не обязательно говорить:
- В сороковом году, товарищ Сталин, я ещё был в гостях у Николая Ивановича.
- У какого Николая Ивановича? - спросил Сталин с какой-то даже веселой заинтересованностью, вызванной неожиданностью ответа.
- Мы, военные, когда сидели, Ежова так между собой называли, - сказал Серпилин; отступать было поздно, раз сорвалось, надо договаривать.
Сталин рассмеялся. Потом перестал смеяться и... посмотрев мимо Серпилина, повернул в пальцах даже скрипнувшую от этого трубку, - Ежова мы наказали".
После ухода Серпилина Сталин наедине с собой размышляет: "Оказывается, эти военные там, у себя в лагерях, называли этого Ежова по имени и отчеству - Николаем Ивановичем. Придавали этому слишком маленькому человеку слишком большое значение. С политической точки зрения не так плохо, но смешно!"[10].
В ноябре 1938 года при загадочных обстоятельствах умерла жена Ежова Хаютина. Согласно показаниям её первого мужа, директора Харьковского инструментального завода А. Ф. Гладуна, арестованного весной 1939 года, она в середине 20-х годов "восторгалась троцкистами". Бабель, хорошо знавший Хаютину, показал на следствии, что она "вращалась в обществе троцкистов - Лашевича, Серебрякова, Пятакова, Воронского"[11]. В 30-е годы Хаютина фактически руководила редакцией журнала "СССР на стройке", ответственным редактором которого был Пятаков.
В деле Ежова находятся письма Хаютиной, в которых она просила "проверить всю мою жизнь, всю меня... Я не могу примириться с мыслью о том, что меня подозревают в двурушничестве, в каких-то несодеянных преступлениях"[12]. В октябре 1938 года Хаютина была направлена для лечения нервно-психического заболевания в санаторий, где через месяц скончалась.
На публике Ежов появился в последний раз на торжественном заседании, посвящённом 15-й годовщине со дня смерти Ленина. На XVIII съезде он не присутствовал и не был избран в состав ЦК. 10 июня 1939 года он был арестован. Лица, производившие обыск, в его служебном кабинете, были удивлены не только обилием бутылок с водкой, запрятанных в шкафах за книгами, но и найденными в письменном столе использованными пулями, завёрнутыми в бумажки, на которых было написано: "Зиновьев", "Каменев", "Смирнов"[13]. Эти "сувениры" Ежов хранил, очевидно, на память о первом московском процессе.
Только через три месяца после ареста Ежова было подписано постановление о привлечении его к уголовной ответственности. В нём воспроизводился стандартный набор обвинений: в "изменнических шпионских связях с кругами Польши, Германии, Англии и Японии", в насаждении заговорщических кадров и руководстве антисоветским заговором в НКВД, в подготовке государственного переворота и террористических актов против Сталина, Молотова и Берии. К этому перечню было добавлено чисто уголовное обвинение в мужеложстве.
Составленное спустя ещё несколько месяцев обвинительное заключение представляло более сложную амальгаму. К вымышленным преступлениям здесь были добавлены и действительные преступления, например, создание Ежовым "в авантюристически-карьеристских целях" дела о своём ртутном отравлении, упоминавшегося на процессе "право-троцкистского блока". Ежову вменялась в вину и организация убийств "целого ряда неугодных ему лиц", пытавшихся "разоблачить его предательскую работу".
2 февраля 1940 года дело Ежова, составившее 11 томов, было вынесено на закрытое заседание Военной коллегии под председательством неизменного Ульриха. На суде Ежов заявил, что признания в преступлениях были даны им в результате жесточайших избиений. По поводу обвинения в терроре он резонно говорил: "Если бы я захотел произвести террористический акт над кем-либо из членов правительства, я для этой цели никого бы не вербовал, а, используя технику, совершил бы в любой момент это гнусное дело". Отвергая обвинения в работе на польскую разведку, он сказал, что начал свою работу в НКВД с "разгрома польских шпионов, которые пролезли во все отделы органов ЧК. В их руках была советская разведка".
Вместе с тем Ежов признавал себя виновным "в не менее тяжких преступлениях", за которые его "можно и расстрелять". В последнем слове он назвал своей "огромной виной" то обстоятельство, что, вычистив 14 тысяч чекистов, не довёл эту работу до конца. "Кругом меня были враги народа, мои враги, - говорил он. - Везде я чистил чекистов. Не чистил их только лишь в Москве, Ленинграде и на Северном Кавказе. Я считал их честными, а на деле же получилось, что я под своим крылышком укрывал диверсантов, вредителей, шпионов и других мастей врагов народа". Своё последнее слово Ежов завершил просьбой передать Сталину, что будет умирать с его именем на устах[14].
На следующий день после суда Ежов был расстрелян. Об его аресте и расстреле официально не сообщалось. Его имя не фигурировало и в перечнях "врагов народа", оно просто исчезло со страниц печати.
После снятия Ежова с поста наркома внутренних дел несколько десятков тысяч человек, находившихся под следствием, были освобождены с прекращением их дел. Произошла и некоторая разгрузка лагерей. В 1939 году было освобождено беспрецедентно большое число узников ГУЛАГа - 327,4 тыс. чел.[15] Конечно, среди них были и уголовники, но немалую часть освобождённых составляли политзаключённые, дела которых были пересмотрены.
С начала 1939 года в печати стали появляться сообщения об исключении из партии и привлечении к уголовной ответственности клеветников, по чьим доносам были арестованы невинные люди. Во многих городах прошли открытые суды над клеветниками и следователями-фальсификаторами. Авторханов утверждает, что присутствовал в качестве свидетеля на суде над руководителями Чечено-Ингушского наркомата внутренних дел, состоявшемся в 1942 году[16].
Разоблачения судебных фальсификаций подхлестнули многих арестованных и их родственников к подаче заявлений с просьбой о пересмотре дел. Этих жалоб оказалось так много, что в областных и районных центрах были созданы специальные комиссии для их проверки. Секретарь Старорусского райкома Горев, возглавлявший одну из таких комиссий, рассказывал, что ей было разрешено разбирать дела только тех, кто находился в то время под следствием; на сгинувших в тридцать седьмом "наша власть не распространялась". В итоге трёхмесячной работы комиссия составила пять томов документов, изобличавших бывшего начальника райотдела НКВД Бельдягина и его подручных в грубейших злоупотреблениях властью. После передачи этих материалов областному прокурору Бельдягин, занимавший к тому времени пост начальника Псковского областного управления НКВД, и трое следователей были арестованы и судимы[17].
"Послеежовские" реабилитации не коснулись, однако, практически никого из видных деятелей партии и государства, следствие по делам которых не было завершено к концу 1938 года. На протяжении 1939-1940 годов все эти лица были судимы и в подавляющем большинстве расстреляны.
Конец "ежовщины" не означал какого-либо пересмотра исторических фальсификаций, пущенных в обращение после великой чистки. Напротив, все эти фальсификации в конце 1938 года были воспроизведены в книге, по которой предстояло черпать знания об истории нескольким поколениям советских людей.
ПРИМЕЧАНИЯ
[1] Вопросы истории. 1990. № 6. С. 78.<<
[2] Берия: конец карьеры. С. 393-394.<<
[3] Хлевнюк О. В. 1937-й: Сталин, НКВД и советское общество. С. 243-244.<<
[4] Исторический архив. 1992. № 1. С. 124-126.<<
[5] Вопросы истории. 1992. № 2-3. С. 87.<<
[6] Сталинское Политбюро в 30-е годы. С. 168-170.<<
[7] Там же. С. 168.<<
[8] Вопросы истории. 1990. № 6. С. 81.<<
[9] Яковлев А. Цель жизни. М., 1969. С. 509.<<
[10] Симонов К. Солдатами не рождаются. М., 1981. С. 609-610, 612.<<
[11] Поварцов С. Причина смерти - расстрел. С. 149, 151.<<
[12] Шенталинский В. Рабы свободы. С. 67.<<
[13] Там же.<<
[14] Совершенно секретно. 1992. № 4. С. 6-7.<<
[15] Аргументы и факты. 1989. № 45.<<
[16] Октябрь. 1992. № 10. С. 132.<<
[17] Ефимов И. И. Не сотвори себе кумира. С. 391.<<