Официальная сторона советской дипломатии выражалась в проведении курса на создание системы коллективной безопасности в целях предотвращения агрессии со стороны Германии и Японии. Решающая роль в выработке этого курса, одобренного Политбюро в конце 1933 года, принадлежала наркому иностранных дел М. Литвинову. Ф. Раскольников писал, что "Литвинова тогда называли "знаменосцем сталинской политики мира". Но правильнее было бы назвать Сталина "знаменосцем литвиновской политики мира"... Литвинов талантливо проделал трудный маневр вхождения в Лигу Наций, возобновления дипломатических отношений с Америкой, серьёзного и делового сближения с Францией и Англией... Все крупные успехи советской внешней политики, усиление международного авторитета СССР прежде всего и больше всего обязаны Литвинову... Литвинов настолько поднял авторитет Наркоминдела, что в 1935-1936 годах Политбюро почти безоговорочно принимало все его предложения"[1].
Многие политические формулы, выдвинутые Литвиновым в середине 30-х годов, спустя годы были повторены Сталиным и его преемниками. Так, в ноябре 1936 года Литвинов в докладе на VIII Всесоюзном съезде Советов заявил: "Мы берём выпадающее из слабых рук дряхлеющей буржуазии знамя демократизма, знамя свобод". Эта фраза почти дословно вошла в текст речи Сталина на XIX съезде партии в 1952 году. В том же выступлении Литвинов подчеркнул, что "наше участие в Лиге Наций основано на принципе мирного сосуществования двух систем"[2]. Этот принцип, начиная с 1956 года, был провозглашен основой советской внешней политики. Широкий резонанс во всём мире получила в 30-е годы ещё одна политическая формула, выдвинутая Литвиновым: "Мир неделим".
Новый внешнеполитический курс СССР нашёл выражение в заключении в 1934-1935 годах торговых соглашений и договоров о взаимной помощи с Францией и с Чехословакией. В 1936 году Англия и Чехословакия предоставили Советскому Союзу крупные долгосрочные кредиты.
Эти дипломатические акции, а также антифашистский тон официальной советской пропаганды порождали представление, что правительство СССР проводит политику, направленную на защиту Европы от потенциального агрессора, каким в глазах всего мира являлась гитлеровская Германия. Даже многие проницательные аналитики Запада не обращали должного внимания на факты, свидетельствующие о напряжённом поиске сталинским руководством путей сближения с Гитлером.
Первый политический зондаж в этом направлении был осуществлён на IV сессии ЦИК СССР (декабрь 1933 года). В докладе Молотова, сделанном от имени советского правительства, указывалось, что "наши отношения с Германией всегда занимали особое место в наших международных отношениях... СССР не имеет со своей стороны оснований к перемене политики в отношении Германии"[3].
С подобным заявлением на сессии выступил и Литвинов. "В течение десяти лет, - сказал он, - нас связывали с Германией тесные экономические и политические отношения. Мы были единственной крупной страной, не желавшей иметь ничего общего с Версальским договором и его последствиями. Мы отказались от прав и выгод, которые этот договор резервировал за нами. Германия заняла первое место в нашей внешней торговле. Из установившихся отношений, политических и экономических, извлекались чрезвычайные выгоды как Германией, так и нами (Калинин: "В особенности Германией"). Опираясь на эти отношения, Германия могла смелее и увереннее разговаривать со своими вчерашними победителями"[4].
В последней фразе содержался намёк на сотрудничество между Красной Армией и германским рейхсвером, установленное секретным соглашением 1922 года, подписанным в Раппало. Это сотрудничество, прорывавшее военно-политическую блокаду Советского Союза капиталистическими державами, одновременно позволяло Германии обходить запреты Версальского договора в отношении производства вооружений и подготовки офицерских кадров.[5*]
"Мы хотим иметь с Германией, как и с другими государствами, наилучшие отношения, - продолжал Литвинов. - ...Мы хотели бы, чтобы Германия могла нам сказать то же самое"[6].
Поскольку этот призыв не встретил отклика со стороны Гитлера, Сталин решил повторить его лично в докладе на XVII съезде ВКП(б). Заявив, что в Германии произошли перемены в сторону "новой политики", направленной против СССР, он опроверг суждения "некоторых германских политиков" о том, что Советский Союз в этой связи стал ориентироваться на Францию и Польшу. Сталин дезавуировал и сообщения о том, что Советский Союз склонен отказаться от дружественных отношений с Германией из-за установления там фашистского режима. Он подчеркнул, что "фашизм, например, в Италии, не помешал СССР установить наилучшие отношения с этой страной"[7].
Сталинские усилия, направленные на сближение с Гитлером, активизировались после кровавой чистки, учинённой Гитлером над своими противниками в ночь на 30 июня 1934 года. Об этом подробно рассказывалось в статьях В. Кривицкого, опубликованных в 1939 году в американской печати. В этих статьях Кривицкий, возглавлявший в 1935-1937 годах советскую разведку в Европе, стремился разрушить миф о непримиримой вражде Сталина к Гитлеру и предупредить мировую общественность о возможности сговора между ними.
Сразу же после получения первых сообщений о гитлеровской чистке, рассказывал Кривицкий, Сталин созвал внеочередное заседание Политбюро. На нём были оглашены донесения советских резидентов в Германии о том, что чистка коснулась двух групп, вступивших между собой в контакт ради свержения Гитлера: группы монархически настроенных офицеров германской армии и группы членов нацистской партии во главе с капитаном Ремом, одним из ближайших соратников Гитлера. В Европе и Америке события июньской ночи были восприняты как признак ослабления гитлеровского режима. Люди, считавшие, что эти события предвещают скорый крах Гитлера, имелись и в советских руководящих кругах. Сталин решительно отверг эту точку зрения, заявив, что гитлеровская чистка означает консолидацию нацистского режима и укрепление позиций Гитлера.
"Гитлеровская кровавая чистка 30 июня немедленно подняла его в глазах Сталина. Гитлер впервые продемонстрировал Кремлю, что он сосредоточил власть в своих руках, что он диктатор не на словах, а на деле. Если у Сталина и были какие-то сомнения насчёт способности Гитлера править железной рукой, то теперь эти сомнения рассеялись. С этого момента Сталин признал в Гитлере хозяина, который способен . подкрепить делом свой вызов всему миру. Этим и ничем другим объясняется решение, принятое Сталиным ночью 30 июня, - заручиться любой ценой взаимопониманием с нацистским режимом"[8].
Спустя месяц после гитлеровской чистки на страницах правительственной газеты "Известия" появилась статья Радека, который в то время был консультантом и близким доверенным лицом Сталина по внешнеполитическим вопросам. Радек писал, что "наличие в Германии фашистской власти не может быть причиной враждебных отношений между СССР и Германией... От Германии зависит рассеять недоверие, которое вызывает её политика"[9].
По словам Кривицкого, Сталин, стремившийся любой ценой добиться заключения договора с Германией, вёл себя по отношению к Гитлеру как "настойчивый проситель, которого не смущают категорические отказы. Реакция Гитлера была враждебной. Сталиным же руководил страх... Японская угроза на Дальнем Востоке только подстегнула его шаги в этом направлении. Он питал величайшее презрение к "слабым" демократическим правительствам и в равной степени уважал "могучие" тоталитарные государства. Он неизменно руководствовался правилом, что надо поддерживать добрые отношения со сверхдержавой"[10], каковой он считал гитлеровскую Германию.
Между тем Гитлер продолжал упорно игнорировать все зондажные усилия советского руководства. Он счёл возможным пойти лишь на некоторое улучшение торговых и финансовых отношений с СССР, предоставив в 1935 году Советскому Союзу кредит в сумме 200 млн. марок сроком на пять лет. Что же касается продолжения военно-политической "линии Раппало", то этот путь Гитлер решительно отверг, поскольку он объявил в 1934 году об аннулировании военных статей Версальского договора, о восстановлении всеобщей воинской повинности и создании массовой армии. Приступив к открытой милитаризации Германии, Гитлер уже не нуждался в помощи Советского Союза.
Тогда Сталин при активном участии Радека стал разрабатывать сложный план, направленный на признание Советским Союзом Версальского договора, который большевики всегда считали более несправедливым и грабительским, чем даже Брестский договор. Усилия в этом направлении, по мысли Сталина, должны были запугать Гитлера перспективой создания широкого антигерманского блока с участием СССР и тем самым побудить его благосклонно отнестись к поискам союза между СССР и Германией.
Во исполнение этого плана в советской печати были опубликованы статьи Радека, воспринятые во всём мире как серьёзная переориентация внешней политики СССР в направлении создания антигитлеровской коалиции. Эти статьи были, по словам Кривицкого, "в полном смысле плодом совместного труда Сталина и Радека". "Часто бывая в кабинете Радека, - вспоминал Кривицкий, - я знал, что он ежедневно консультируется со Сталиным, встречаясь с ним иногда по нескольку раз на дню. Каждая написанная им фраза тщательно изучалась Сталиным лично"[11].
В статьях Радека указывалось, что германский фашизм и японский милитаризм встали на путь борьбы за передел мира и что такая политика угрожает не только Советскому Союзу, но и Франции, Чехословакии, Польше, США и другим государствам. Исключение Радек делал только для Англии, которая, по его словам, стремилась направить эту борьбу исключительно против СССР. Данная точка зрения отражала позицию сталинского руководства, которое продолжало считать Англию более опасным врагом, чем Германия. Раскольников вспоминал: в 1935 году во время его встречи с Молотовым завязался разговор о международном положении, о военной опасности и фашистской угрозе. "Наш главный враг - Англия, - глубокомысленно сказал Молотов твёрдым, не допускающим возражения тоном"[12].
В доверительном разговоре с Кривицким Радек заявил, что содержавшиеся в его статьях филиппики против агрессивных устремлений германского фашизма и жизненная реальность - это "совершенно разные вещи": Гитлер не пойдёт против своего генерального штаба, настроенного в пользу сотрудничества с СССР, и против германских деловых кругов, ведущих с Советским Союзом обширную торговлю. В том же разговоре Радек назвал безмозглыми тех, кто полагал, что Сталин отвернётся от Гитлера из-за зверских преследований немецких коммунистов. Внешняя политика СССР, по словам Радека, должна исходить из того, что "никто не даст нам того, что дала Германия. Для нас разрыв с Германией просто немыслим"[13].
Свидетельства того, что такая установка отражала тайную игру, которую Сталин вёл при активном участии Радека, были обнаружены в 60-70-е годы бывшим ответственным работником наркоминдела Е. А. Гнединым, проведшим 16 лет в сталинских тюрьмах и лагерях. Сопоставив опубликованные на Западе документы из архива немецкого министерства иностранных дел с известными ему советскими дипломатическими документами и с собственными воспоминаниями, Гнедин пришёл к выводу, что человеком, которого немецкий посол в Москве даже в секретных документах не называл по имени, а только "наш друг", был Радек. Через него поддерживались прямые связи Сталина и Молотова с Гитлером, минуя Литвинова[14].
Косвенные подтверждения этого содержатся в письмах Б. Николаевского, рассказывающих о его беседах с Оффи, бывшим секретарём посла США в СССР Буллита. Оффи сообщил, что в 1935 и 1936 году Бухарин в беседах с ним и Буллитом[15*] сказал, что Сталин ведёт секретные переговоры с немцами и "тянет в сторону союза с Германией". К этому Николаевский прибавлял: ему самому довелось слышать от Бухарина в 1936 году, что "Сталин по вопросу о немцах стоит в Политбюро на особо осторожной (прогерманской) позиции"[16]. Очевидно, Бухарин, которого в то время не допускали к секретным материалам Политбюро, мог почерпнуть эту информацию у Радека, с которым в те годы был весьма близок.
Хотя Троцкому, разумеется, не были известны все эти факты, он безошибочно разгадал сталинские устремления к сговору с Гитлером. В статье Л. Седова, освещавшей позицию Троцкого по отношению к фашизму, подчёркивалось, что Сталин "промышленными заказами фашистской Германии и льстивым тоном советской печати надеялся задобрить Гитлера... Сталин и сегодня без колебания вступил бы в соглашение или в союз с Гитлером, выдав ему с головой немецкий и европейский пролетариат, если бы на это пошел Гитлер. Дело только за ним"[17].
Этот прогноз нашёл подтверждение в дальнейших шагах Сталина, по инициативе которого на протяжении всего, 1936 года шли непрерывные переговоры советских дипломатов с имперским министром Шахтом и другими высокими чинами германского рейха. В этот период Гитлер стал склоняться к таким переговорам, поскольку для ускорения военных приготовлений он остро нуждался в получении стратегического сырья из Советского Союза. В докладной записке начальника экономического департамента германского МИДа К. Шнурре от 19 октября 1936 года указывалось: "В руководящих кругах было признано, что положение с сырьём и процесс перевооружения Германии таковы, что поставили нас в зависимость от получения русского сырья. Поэтому необходимо сдвинуть германо-советские экономические отношения с нынешней мёртвой точки... Поставки в Россию сейчас более чем когда-либо находятся в интересах политики Германии, поскольку только таким путём мы сможем получать на правах обмена нужное нам сырьё"[18].
Двойная игра Сталина продолжалась и после того, как .25 ноября 1936 года был официально подписан антикоминтерновский пакт между Германией и Японией.
В этот период советская разведка решила уникальную по своей сложности задачу. Она установила, что параллельно с переговорами об этом пакте происходили тайные германо-японские переговоры о координации военных планов и приготовлений в Европе и Азии. 28 ноября 1936 года Литвинов обнародовал эти разведывательные данные, сообщив, что антикоминтерновский пакт "не имеет никакого смысла по той простой причине, что он является лишь прикрытием для другого соглашения, которое одновременно обсуждалось и было парафировано, а, вероятно, и подписано, и которое опубликовано не было и оглашению не подлежит. Я утверждаю, с сознанием всей ответственности моих слов, что именно выработке этого секретного документа... были посвящены 15-месячные переговоры японского военного атташе с германским сверхдипломатом". Заявив, что Германия, Япония и Италия "известные своей агрессивностью и покушениями на чужие территории, борются с принципами коллективной безопасности и неделимости мира", Литвинов подчеркнул, что "уже это одно придаёт зловещий характер этим соглашениям и указывает на угрозу, которую они составляют всеобщему миру, безопасности и интересам многих стран"[19].
Эти разоблачения не помешали, однако, встрече в декабре 1936 года Геринга с советским послом Сурицем, на которой Геринг заявил, что "не к теперешней политике надо подгонять нашу экономику, а наоборот, всячески развивать наши экономические отношения и уже на базе этого развития медленно и постепенно воздействовать на политику". В том же месяце советский торгпред Кандилаки встретился с Шахтом, который, как сообщалось в донесении советского посольства, зондировал "возможность прямых политических переговоров с нами"[20].
Вскоре после этого Кривицкий получил приказ заморозить советскую разведывательную сеть в Германии. Этот приказ, идущий непосредственно от Сталина, мотивировался тем, что в случае провала какого-либо из звеньев этой сети у Гитлера могут возникнуть подозрения в неискренности стремлений Сталина к союзу с ним. В беседе с Кривицким Ежов повторил сталинскую фразу: "Мы должны прийти к соглашению с такой сверхдержавой, как нацистская Германия"[21].
Всё это происходило в то время, когда Советский Союз и Германия выступали фактическими противниками в испанской войне, а советская пресса неустанно проклинала Троцкого и троцкистов как "агентов гестапо", вступивших в сговор с Гитлером для обеспечения ему победы в будущей войне против СССР. Германская официальная печать ни единым словом опровержения не откликнулась на московские процессы, где устами подсудимых подтверждалась эта версия. Гитлер и его сообщники отлично понимали, что подобная дискредитация Троцкого в глазах мировой общественности служит и их интересам.
8 января 1937 года Политбюро утвердило "проект устного ответа Кандилаки" на зондажные предложения германских руководящих кругов о политических переговорах. В этом документе указывалось, что советское правительство "не отказывается и от прямых переговоров через официальных дипломатических представителей; оно согласно также считать конфиденциальными и не предавать огласке как наши последние беседы, так и дальнейшие разговоры, если германское правительство настаивает на этом"[22].
В письме Сурицу Литвинов сообщал, что в подготовленном им варианте "устного ответа" речь шла о переговорах Сурица с германским министром иностранных дел Нейратом, но Сталин внёс поправку о "прямых переговорах" - т. е. переговорах между Кандилаки и Шахтом как личными представителями Сталина и Гитлера[23].
В апреле 1937 года Кандилаки привез в Москву проект предварительного соглашения о заключении советско-германского договора, в котором затрагивались вопросы экономического и военного сотрудничества, взаимоотношений с Польшей и прибалтийскими государствами[24]. Таким образом, предполагавшийся договор во многом предвосхищал положения пакта "Молотов-Риббентроп".
Сообщение о тайных переговорах между посланцами Сталина и Гитлера было опубликовано в "Бюллетене оппозиции" со слов советского разведчика И. Райсса, в 1937 году порвавшего со Сталиным и примкнувшего к движению IV Интернационала. После того, как Райсс был убит зарубежными агентами НКВД, редакция "Бюллетеня" опубликовала его записки, в которых содержалась примечательная фраза: "непрекращающиеся переговоры с Адольфом - Кандил(аки)". В примечаниях от редакции указывалось, что эта запись имела в виду закулисные переговоры с Гитлером, осуществлявшиеся Сталиным через Кандилаки[25].
Раисе, по-видимому, не успел вывезти или обнародовать имевшиеся в его распоряжении документы, подтверждавшие это сообщение. В книге А. Бросса "Агенты Москвы" приводится фраза Литвинова: "Райсс был в курсе наших переговоров (с Гитлером - В. Р.). Если бы он исчез вместе со всеми документами, то разразился бы невиданный скандал"[26].
Даже незначительная утечка информации, в равной степени опасная для Сталина и Гитлера, видимо, привела к прекращению переговоров и помешала в то время заключению советско-германского пакта. Однако подписанный в 1939 году пакт "Молотов-Риббентроп" с его секретными протоколами явился не внезапной импровизацией двух диктаторов; он, как мог убедиться читатель этой главы, был подготовлен длительными закулисными дипломатическими маневрами предшествующих лет.
ПРИМЕЧАНИЯ
[1] Раскольников Ф. Ф. О времени и о себе. С. 494-495.<<
[2] Правда. 1936. 29 ноября.<<
[3] Правда. 1933. 31 декабря.<<
[4] Правда. 1933. 30 декабря.<<
[5*] В 1937 году в поддержании связей между руководством Красной Армии и германским генеральным штабом, которые Сталин пытался сохранить и после прихода Гитлера к власти, были обвинены крупнейшие советские военачальники во главе с Тухачевским.<<
[6] Правда. 1933. 30 декабря.<<
[7] Сталин И. В. Соч. Т. 13. С. 302-303.<<
[8] Кривицкий В. "Я был агентом Сталина". С. 82.<<
[9] Радек К. Положение в Европе и англо-французские отношения. -Известия. 1934. 15 июля.<<
[10] Кривицкий В. "Я был агентом Сталина". С. 73-74.<<
[11] Там же. С. 79.<<
[12] Раскольников Ф. Ф. О времени и о себе. С. 484.<<
[13] Кривицкий В. "Я был агентом Сталина". С. 80.<<
[14] Орлова Р., Копелев Л. Мы жили в Москве. М., 1990. С. 80.<<
[15*] А. М. Ларина рассказывает, что "однажды по пути в Ленинград Н. И. оказался в одной купе с первым американским послом в Советском Союзе Буллитом и имел с ним беседу, содержание которой я не запомнила".(Ларина A. M. Незабываемое. С. 128).<<
[16] Фелыптинский Ю. Г. Разговоры с Бухариным. М., 1993. С. 17.<<
[17] Бюллетень оппозиции. 196. № 54-55. С. 31.<<
[18] Вопросы истории. 1991. № 4-5. С. 149.<<
[19] Правда. 1936. 29 ноября.<<
[20] Вопросы истории. 1991. № 4-5. С. 150.<<
[21] Кривицкий В. "Я был агентом Сталина". С. 90.<<
[22] Вопросы истории. 1991. № 4-5. С. 150.<<
[23] Там же.<<
[24] Вопросы истории. 1991. № 12. С. 101.<<
[25] Бюллетень оппозиции. 1937. № 60-61. С. 13.<<
[26] Иностранная литература. 1989. № 12. С. 243.<<