Расправа с оппозиционерами, обвинёнными в причастности к убийству Кирова и подготовке террористических актов против Сталина, шла в 1934-1935 годах через закрытые военные суды и Особое совещание НКВД. От большинства осуждённых не удалось добиться даже признаний в том, что они что-либо знали о готовящемся убийстве Кирова. Поэтому они получили сравнительно небольшие сроки заключения и ссылки. Официальные сообщения о поспешно проведённых за закрытыми дверьми процессах не могли скрыть их топорного характера, обмануть проницательных людей в СССР и за его пределами. Разоблачительный голос Троцкого громко звучал за рубежом и просачивался в Советском Союз, несмотря на установленную Сталиным информационную блокаду.
Старая большевистская гвардия в подавляющем большинстве оставалась ещё на свободе. Само понятие "старый" применительно к большевикам-подпольщикам, участникам Октябрьской революции и гражданской войны, было даже в середине 30-х годов достаточно условным. Среди тех, кого называли старыми большевиками, было несколько возрастных когорт. Забегая вперед, скажем, что большинство людей ленинского поколения, тех, кому было тогда 60 и более лет (Кржижановский, Бонч-Бруевич, Карпинский, Лепешинский, Стасова, Кон, Коллонтай, Литвинов, Землячка и другие), пережили большой террор, а некоторым из них довелось пережить и самого Сталина. Объектом тотального уничтожения стало поколение 50-летних, а затем 40-летних большевиков. В революционные эпохи политические деятели формируются и выдвигаются рано. Спустя двадцать лет после Октябрьской революции эти люди были полны сил и энергии и в то же время обладали большим политическим опытом. Они были моложе Сталина и в случае осложнений для сталинского режима могли занять руководящее место в партии, заменить состав Политбюро, запятнавший себя соучастием в сталинских преступлениях.
Как мог убедиться читатель этой книги, "сталинский неонэп" означал завершение антибольшевистского переворота. Однако, чтобы окончательно утвердить этот переворот, Сталину необходимо было полностью переставить в сознании миллионов коммунистически мыслящих людей в СССР и за рубежом все политические знаки - представить нынешнее положение страны торжеством большевистского, ленинского дела, а оппозиционеров - злейшими контрреволюционерами и агентами фашизма.
Непременным условием обеспечения стабильности и незыблемости сталинского режима становилось внедрение в массовое сознание версии о существовании грандиозного заговора, нити которого восходят к Троцкому и гестапо. Чтобы избавиться от носителей оппозиционных настроений в СССР и в зарубежных компартиях, требовалось с помощью этой версии возродить атмосферу "чрезвычайщины" и сделать её перманентным состоянием советского общества. Для этого у Сталина был уже испытанный и проверенный метод - организация показательных процессов с хорошо отрепетированными покаяниями.
Такие процессы (Промпартии, Союзного бюро меньшевиков и т. д.), на которые приглашались представители советской общественности, зарубежные журналисты и дипломаты, ещё в начале 30-х годов изумляли весь мир. Как только сталинская клика сталкивалась с очередным хозяйственным и политическим кризисом, она находила козлов отпущения в виде оппозиционно настроенных к режиму лиц, "признававшихся" на открытых процессах в организации голода, саботажа, диверсий и т. д. Несмотря на разоблачения, появлявшиеся за рубежом, "западный мир так до конца и не понял, - писал В. Кривицкий, - что советские показательные суды были вовсе не судами, а орудием политической войны. В информированных советских кругах с момента прихода к власти Сталина мало кто не считал показательные процессы с их драматическими признаниями не чем иным, как политическим рычагом, не имеющим ничего общего с отправлением правосудия"[1].
Теперь требовалось возложить вину за всё, что разительно противоречило широковещательным заверениям о "счастливой жизни" советского народа, не на беспартийных специалистов, а на "троцкистов". Для этого нужно было перетряхнуть всю структуру советской власти, дискредитировать и уничтожить основную массу старых большевиков, обвинить в измене, вредительстве и других злодейских замыслах всех коммунистических диссидентов (которые, как видно из предшествующих глав, насчитывались тысячами и десятками тысяч).
Троцкий подчёркивал, что "этот процесс, как и другие процессы сталинской политики, развивался медленно, автоматически и имел свою внутреннюю логику". Когда наступила пора московских театральных процессов, даже покаявшиеся участники оппозиции, "хорошо знакомые с условиями оппозиции, хорошо знавшие вождей оппозиции и действительное содержание их работы, становились величайшей опасностью для адского замысла истребления старшего поколения революционеров. В населении оказались рассеяны многие тысячи, десятки тысяч свидетелей оппозиционной деятельности Троцкого, Зиновьева, Каменева и других. Они могли шепнуть ближайшим друзьям, что обвинение есть подлог. От друзей к друзьям это обличение могло распространиться по всей стране. Опасных свидетелей надо было устранить"[2].
Так замысел открытых процессов вылился в замысел великой чистки. В свою очередь великая чистка была невозможна без "признаний" бывших лидеров оппозиций на открытых процессах в руководстве гигантским заговором, вовлекшим в свою орбиту многие тысячи людей.
Оба замысла обретали конкретные очертания лишь постепенно. "Мнимые планы заговорщиков, разделение ролей между ними - всё это грубо, низменно даже под углом зрения судебного подлога. Сталин пришёл к мысли о добровольных признаниях. Здесь не было заранее задуманного плана. Постепенно подбирались элементы человеческого унижения и самоотречения. Постепенно усиливалось давление. Так противоестественная механика добровольных показаний почти естественно выросла из роста силы давления тоталитарного режима"[3].
Помимо этих объективных политических предпосылок, для организации открытых процессов над бывшими лидерами партии требовались и субъективные предпосылки, коренящиеся в натуре Сталина: "нужно было знание человека и его потайных пружин, знание не универсальное, а особое, знание человека с худших сторон и умение играть на этих худших сторонах. Нужно было желание играть на них, настойчивость, неутомимость желания, продиктованная сильной волей и неудержимым, непреодолимым честолюбием. Нужна была полная свобода от принципов и нужно было отсутствие исторического воображения (то есть предвидения неминуемого разоблачения в будущем судебных подлогов - В. Р.)". Все эти качества были развиты у Сталина в максимально возможной степени. "Он циник и апеллирует к цинизму. Он может быть назван самым великим деморализатором в истории"[4].
Именно эти свои качества Сталин полностью мобилизовал в преддверии великой чистки. Им были использованы в полной мере и животный страх, и готовность выслужиться, и желание любыми способами уничтожить конкурента в карьерной гонке, и готовность пойти на любую низость в борьбе за выживание, и садистские наклонности лиц, которым в подвалах НКВД отдавались в полную власть беззащитные люди, и многие другие худшие человеческие стороны, заложенные в сознании или в бессознательном подполье душевного мира.
Разумеется, Троцкий, точно описавший внутреннюю логику сталинских действий, не мог знать о конкретных событиях, которыми был заполнен год, отделявший "послекировские" закрытые суды от первого открытого процесса над старыми большевиками.
Как сообщил на собрании актива НКВД в марте 1937 года заместитель наркома внутренних дел Агранов, в середине 1935 года Ежов заявил ему: "По его (т. е. Ежова - В. Р.) сведениям и по мнению Центрального Комитета нашей партии, существует нераскрытый центр троцкистов, который надо разыскать и ликвидировать". В этой связи Ежов как секретарь ЦК ВКП(б) дал Агранову "санкцию на производство массовой операции по троцкистам в Москве". 5 февраля 1936 года начальник секретно-политического отдела Главного управления госбезопасности НКВД Молчанов, докладывая Ягоде о ходе этой "операции", отметил, что следствие показывает "тенденции троцкистов к воссозданию подпольной организации по принципу цепочной связи между небольшими группами"[5].
В начале 1936 года в Москве, Ленинграде, Киеве, Горьком, Минске и других городах было арестовано более 100 троцкистов по обвинению в контрреволюционной и террористической деятельности. 9 февраля заместитель наркома внутренних дел Прокофьев направил местным органам НКВД директиву о "ликвидации без остатка всего троцкистско-зиновьевского подполья... не ограничиваясь изъятием актива". К апрелю 1936 года количество арестованных троцкистов достигло 508 человек[6].
25 марта Ягода в письме Сталину предложил: всех троцкистов, находящихся в ссылке, арестовать и направить в дальние лагеря; троцкистов, исключённых из партии при проверке партийных документов, решением Особого совещания направить в дальние лагеря сроком на 5 лет; всех троцкистов, "уличённых в причастности к террору", расстрелять. Сталин послал эту записку на заключение Вышинскому, который, разумеется, поддержал все эти предложения, подчеркнув, что Ягода "правильно и своевременно поставил вопрос о решительном разгроме троцкистских кадров".
31 марта Ягода направил всем начальникам управлений НКВД директиву, в которой указывалось: "Основной задачей наших органов на сегодня является немедленное выявление и полнейший разгром до конца всех троцкистских сил, их организационных центров и связей, выявление, разоблачение и репрессирование всех троцкистов-двурушников... Следствие по всем ликвидационным троцкистским делам ведите максимально быстро, ставя основной задачей следствия вскрытие и разгром всего троцкистского подполья, обнаружение и ликвидацию организационных центров, выявление и пресечение всех каналов связи с закордонным троцкистским руководством". В тот же день Сталин поручил Ягоде и Вышинскому подготовить соответствующее решение Политбюро, которое было принято опросом 20 мая[7].
Однако это решение ещё не нацеливало прямо на организацию открытого процесса "троцкистско-зиновьевского центра". По-видимому, впервые распоряжение Сталина о подготовке такого процесса было передано устно высшим чинам НКВД Молчановым на совещании, описанном А. Орловым в книге "Тайная история сталинских преступлений". Собрав около сорока руководящих сотрудников НКВД, Молчанов заявил о раскрытии гигантского заговора, во главе которого стоят Троцкий и другие лидеры оппозиции. Участникам совещания было поручено лично вести следствие по делу об этом заговоре. "Молчанов недвусмысленно дал понять собравшимся, что Сталин и Политбюро считают обвинения, выдвинутые против руководителей заговора, абсолютно достоверными и, таким образом, задачей каждого из следователей является получение от обвиняемых полного признания"[8].
Даже руководители НКВД, привыкшие к тому, что Сталин считает главной задачей этого учреждения борьбу с "троцкистами", оказались застигнутыми врасплох этими указаниями. Лишь постепенно им становилось ясно, что "посредством фабрикации обширных антисталинских заговоров, шпионских процессов и террористических организаций" Сталин стремится избавиться "от политических противников и от тех, кто может стать ими в будущем". Сообщивший об этом после своего побега за границу в 1938 году Г. С. Люшков, активный участник следствия по делу "ленинградского террористического центра", "кремлёвскому делу" и делу "троцкистско-зиновьевского объединённого центра", подчёркивал: все эти дела явились результатом не только истерической подозрительности Сталина, но и "его твёрдой решимости избавиться от всех троцкистов и правых, которые являются политическими оппонентами Сталина и могут представить собой политическую опасность в будущем"[9].
Французский историк П. Бруэ полагает, что замысел первого показательного процесса возник у Сталина после того, как в результате допросов и передопросов 1935-1936 годов были получены сообщения о попытке образования в 1932 году подпольного антисталинского блока, состоявшего из представителей большинства прежних оппозиционных групп[10]. Хотя этот блок был в том же году разрушен благодаря превентивным расправам над входящими в него отдельными нелегальными группировками, тогда ни один из арестованных оппозиционеров не сообщил о переговорах по поводу создания блока, благодаря чему некоторые участники этих переговоров остались на свободе. Известия о грозной попытке блока 1932 года вступить в контакт с Троцким, изгнать Сталина с политической арены и восстановить состав ленинского Политбюро дошли до Сталина, по-видимому, лишь после ареста в мае 1936 года Э. С. Гольцмана, осуществлявшего в 1931-1932 годах связь между инициатором блока И. Н. Смирновым и Троцким.
Получив эти известия, Сталин решил соорудить новую амальгаму, по своей масштабности и чудовищности превосходившую все предыдущие: перемешать факты, связанные с действительной подпольной политической борьбой своих противников, с фантастическими обвинениями в подготовке ими террористических актов и в связях с гестапо.
Даже Ягода и Молчанов, руководившие на протяжении почти десятилетия облавами на оппозиционеров, не сразу поняли, насколько далеко идут сталинские замыслы. Первоначально Молчанов полагал, что можно будет ограничиться "раскрытием террористической группы", связанной с И. Н. Смирновым, и объявить её "троцкистским центром". Ягода на присылаемых ему "показаниях" о директивах Троцкого по организации террористических актов писал: "Неправда", "ложь", "чепуха", "ерунда", "не может быть"[11].
Узнав об этих фактах, Сталин решил лично дать "нужное" направление следствию. В июле 1936 года Ежов вызвал Агранова на свою дачу и на этой встрече, носившей конспиративный характер, передал "указание Сталина на ошибки, допускаемые следствием по делу троцкистского центра, и поручил принять меры, чтобы вскрыть троцкистский центр... и личную роль Троцкого в этом деле". Это свидетельство Агранова (содержавшееся в его речи на совещании актива НКВД в марте 1937 года) дополняет информация, сообщённая Ежовым на февральско-мартовском пленуме ЦК 1937 года. Узнав о том, что Молчанов считает выдумкой версию о связи "террористов" с Троцким и гестапо, Сталин "учуял в этом деле что-то неладное и дал указание продолжить его и, в частности, для контроля следствия назначили от Центрального Комитета меня (т. е. Ежова - В. Р.)"[12].
В июне 1936 года Сталин через Ежова дал указание руководству НКВД подготовить процесс "объединённого троцкистско-зиновьевского центра". Центральными фигурами на нём от "зиновьевцев" должны были стать Зиновьев, Каменев, Евдокимов и Бакаев, осуждённые в 1935 году на процессе "московского центра", а от "троцкистов" - находившийся с 1933 года в тюрьме И. Н. Смирнов, а также Мрачковский и Тер-Ваганян, репрессированные в 1933 году по делу "Союза марксистов-ленинцев", но вскоре выпущенные на свободу. Помимо этого, на процесс были выведены ещё четыре оппозиционера, арестованные в мае-июне 1936 года, и пять немецких политэмигрантов, не знакомых с остальными подсудимыми. Последняя группа обвинялась в непосредственной подготовке террористических актов против Сталина и других "вождей" по заданиям Троцкого и гестапо.
По свидетельству Кривицкого, даже среди ближайшего окружения Сталина были люди, предостерегавшие его, что инсценировка процесса над ближайшими соратниками Ленина не только произведёт неблагоприятное впечатление в стране, но и повлечёт отчуждение просоветских и прокоммунистических сил на Западе. На эти предупреждения Сталин пренебрежительно отвечал: "Европа всё проглотит"[13].
Для такого прогноза у Сталина были достаточно веские основания.
ПРИМЕЧАНИЯ
[1] Кривицкий В. "Я был агентом Сталина". С. 208.<<
[2] Троцкий Л. Д. Сталин. Т. II. С. 263-264.<<
[3] Там же. С. 270.<<
[4] Там же. С. 203-204.<<
[5] Реабилитация. С. 216.<<
[6] Там же. С. 176.<<
[7] Там же. С. 177, 216-217.<<
[8] Орлов А. Тайная история сталинских преступлений. С. 71-72.<<
[9] Реабилитация. С. 183.<<
[10] Broue P. Party Opposition to Stalin (1930-1932) and the First Moscow Trial - Ln: Essays on Revolution Culture and Stalinism. P. 106-107.<<
[11] Реабилитация. С. 178, 179.<<
[12] Там же. С. 178-180.<<
[13] Кривицкий В. "Я был агентом Сталина". С. 208.<<