Летом 1936 года Троцкий закончил книгу "Что такое СССР и куда он идёт?", изданную во многих странах под названием "Преданная революция". Само это название указывает на главную тему книги, представлявшей итог многолетних размышлений о судьбах победоносной народной революции, устоявшей под натиском внешних и внутренних врагов, но преданной изнутри силами, формально выступавшими от её имени.
В "Преданной революции" самые сложные теоретические проблемы излагаются в чёткой и лаконичной манере, что делает её доступной пониманию любого образованного человека. Тем не менее эта книга, как справедливо указывал И. Дойчер, является самой трудной работой Троцкого. Её восприятие требует диалектического мышления, отвергающего плоские формально-логические конструкции и применение категорических законченных определений для характеристики динамичных и незавершённых исторических процессов.
Но для современного читателя это, пожалуй, не самая большая трудность. Может быть, ещё более сложным для него будет столкновение с непререкаемостью коммунистических убеждений автора "Преданной революции". Трагический опыт дважды преданного социализма пошатнул уверенность многих в осуществимости коммунистических идей. Хотя, строго говоря, этот опыт поставил под вопрос не сами эти идеи, их подлинный смысл, а средства, методы, пути их реализации. Но в обыденном сознании - и это психологически понятно - недоверие к средствам легко перемещается на цели. Чтобы противостоять этому сдвигу, не столько стихийному, сколько умело и настойчиво провоцируемому, необходимо воссоздать историю и самих коммунистических идей, и попыток их воплощения.
В решении этой задачи трудно переоценить значение "Преданной революции". В своём анализе её автор исходил из того, что термидор великой русской революции остался уже далеко позади. Смена установленного большевиками общественного режима бонапартистским абсолютизмом произошла не сразу, а несколькими этапами, посредством малых гражданских войн бюрократии против революционного авангарда.
Реконструируя и развивая - на основе анализа успехов и поражений социалистического строительства - марксистскую концепцию социализма, Троцкий основное внимание уделял тем специфическим особенностям развития советского общества, которые не были предвидены марксистскими теоретиками прошлого и творцами Октябрьской революции.
Троцкий подчёркивал, что к марксистской теории нельзя относиться фетишистски, она "не есть вексель, который можно в любой момент предъявить действительности ко взысканию"[1]. Если новый исторический опыт обнаружил ошибки и пробелы теории, то её следует пересмотреть, исправить ошибки и восполнить пробелы. Только на этом пути можно понять причины возникновения разительных противоречий между марксистской доктриной и советской действительностью.
Неоднократно возвращаясь к разоблачению сталинистского мифа о победе социализма в СССР, Троцкий называл основные критерии построения социализма: экономический (достижение более высокой производительности труда, чем в передовых капиталистических странах), социальный (достижение степени социального равенства, принципиально невозможной при капитализме) и политический (утверждение самоуправления трудящихся, непосредственного народовластия, представляющего более высокий тип политического устройства по сравнению с самыми демократическими буржуазно-парламентскими режимами).
Главным критерием как высшей, так и низшей фазы коммунизма Троцкий считал степень развития производительных сил. В связи с этим он высмеивал традиционные суждения буржуазных идеологов о принципиальной невозможности мотивации труда, не основанной на экономическом принуждении. "Материальной предпосылкой коммунизма должно явиться столь высокое развитие экономического могущества человека, когда производительный труд, переставая быть обузой и тяжестью, не нуждается ни в каком понукании, а распределение жизненных благ, имеющихся в постоянном изобилии, не требует - как ныне в любой зажиточной семье или в "приличном" пансионе - иного контроля, кроме контроля воспитания, привычки, общественного мнения. Нужна, говоря откровенно, изрядная доля тупоумия, чтобы считать такую, в конце концов, скромную перспективу "утопичной"[2].
Социализм, или низшая фаза коммунизма - это такое общество, которое в силу недостаточно высокого развития хозяйства и культуры ещё не способно обеспечить распределение по потребностям, но уже обладает развитыми производительными силами, достаточными для сужения сферы действия буржуазных норм труда и распределения и последовательного движения к полному социальному равенству - основному условию всестороннего развития всех членов общества.
При социализме должно постепенно ослабевать экономическое и тесно связанное с ним государственное принуждение - наследство классового общества, не способного строить отношения человека к человеку иначе, как в форме экономических фетишей и ставящего на их охрану самый грозный фетиш - государство. О действительной победе социализма можно будет говорить лишь с того исторического момента, когда деньги начнут утрачивать свою магическую силу, а государство станет освобождаться от функций административного принуждения. Смертельный удар денежному фетишизму будет нанесён на той ступени общественного развития, когда рост общественного богатства отучит людей от скаредного отношения к каждой лишней минуте работы и от унизительного страха за размеры вознаграждения, когда деньги потеряют способность приносить счастье или повергать в прах.
Понимая, что наиболее трудной стадией построения социализма является первоначальная стадия, Троцкий уделил ей особое внимание. Он напоминал, что марксисты никогда не исчерпывали вопрос о победе социализма обобществлением средств производства. Юридические формы собственности приобретают разное социальное содержание в зависимости от степени развития производительных сил. Существующие в СССР формы собственности в сочетании с американской техникой во всех отраслях хозяйства позволили бы быстро достичь первой фазы коммунизма. Эти же формы собственности при отставании производительности труда в несколько раз от уровня, достигнутого передовыми капиталистическими странами, породили "переходный режим, судьба которого ещё не взвешена окончательно историей"[3].
Низшей фазой коммунизма Маркс называл такое общество, которое должно возникнуть на основе обобществления производительных сил в самых передовых для своей эпохи капиталистических странах. Это определение явно не подходит к Советскому Союзу, который значительно отстаёт от ведущих стран капитализма в техническом и культурном отношении. Поэтому советское общество следует называть не социалистическим, а подготовительным к социализму или же промежуточным между капитализмом и социализмом.
Другое определение социализма, "односторонность которого вызывалась пропагандистскими целями", выражено в известной ленинской формуле "Советская власть плюс электрификация всей страны". Между тем в СССР власть перешла от Советов к бесконтрольному бюрократическому аппарату, а на душу населения производится втрое меньше электроэнергии, чем в Соединенных Штатах Америки. Поэтому общественный строй СССР может быть охарактеризован формулой "бюрократическая власть плюс одна треть капиталистической электрификации"[4].
Даже если бы в Советском Союзе не произошло бюрократического перерождения властных отношений, он должен был бы пройти через длительную переходную эпоху, предполагающую сохранение норм буржуазного права и рыночных отношений. В эту эпоху товарно-денежный оборот должен не сокращаться, а, наоборот, чрезвычайно расширяться. Это обусловлено прежде всего тем, что все отрасли промышленности преобразуются и растут, возникают новые отрасли, и все они вынуждены количественно и качественно определять своё отношение друг к другу. Одновременно происходит ликвидация потребительского крестьянского хозяйства и замкнутого семейного уклада, что означает "перевод на язык общественного оборота и тем самым денежного обращения всей той трудовой энергии, которая расходовалась раньше в пределах крестьянского двора или в стенах частного жилья. Все продукты и услуги начинают впервые в истории обмениваться друг на друга"[5].
Кроме того, успешное социалистическое строительство немыслимо без включения в плановую систему личной материальной заинтересованности производителей, которая может плодотворно проявиться лишь тогда, когда на её службе "стоит привычное, надёжное и гибкое орудие: деньги"[6]. Поэтому государственный план должен представлять не закон или директиву, а рабочую гипотезу, которая постоянно корректируется на основе сигналов, поступающих со стороны рынка. Для такой корректировки необходима устойчивая денежная единица - единственное пригодное орудие воздействия населения на хозяйственные планы, прежде всего на количество и качество предметов потребления. "План не может опираться на одни умозрительные данные. Игра спроса и предложения остаётся для него ещё на долгий период необходимой материальной основой и спасительным коррективом"[7].
При товарном хозяйстве производительность труда может измеряться не иначе, как себестоимостью и ценами на производимую продукцию. Цены должны выступать не административной, а экономической категорией, отражающей реальную себестоимость, то есть общественно необходимые затраты труда. Назначение же "устойчивых цен" государственной властью означает восстановление утопических воззрений эпохи военного коммунизма. Оно открывает дорогу денежной инфляции, которая в свою очередь неизбежно порождает кредитную инфляцию, ведёт к замене реальных величин фиктивными и разъедает плановое хозяйство изнутри. Ещё более тяжёлые последствия влечёт придание рублю по бюрократическому произволу разной покупательной силы в разных отраслях народного хозяйства и для разных слоёв населения. На этом пути исчезает всякое соответствие между индивидуальным трудом и индивидуальной заработной платой, и тем самым убивается личная заинтересованность производителя. "Командуя рублём", бюрократия лишает себя необходимого орудия для объективного измерения успехов и неудач народного хозяйства.
Необходимость сохранения рыночных отношений в обществе, строящем социализм, впервые получила развёрнутое обоснование в докладе Троцкого о промышленности на XII съезде партии (1923 год). В нём подчёркивалось, что создание экономических предпосылок для победы социализма (подъём производительных сил) достигается путём применения капиталистических методов оплаты труда по его индивидуальной производительности. Не только мелкотоварное сельское хозяйство, но и государственная промышленность нуждается в выработанных капитализмом методах хозяйственного расчёта, учёте себестоимости продукции, денежной оплате товаров, включая товар "рабочая сила".
Сохранение этих буржуазных норм организации труда и распределения приводит к тому, что государство в переходный период приобретает двойственный характер: социалистический, поскольку оно охраняет общественную собственность от попыток капиталистической реставрации, и буржуазный, поскольку оно охраняет распределение жизненных благ, основанное на капиталистическом мериле стоимости. Напоминая, что при характеристике второй функции переходного государства Маркс и Ленин называли его до известной степени "буржуазным" государством, хотя и без буржуазии, Троцкий замечал: "В этих словах нет ни похвалы, ни порицания; они просто называют вещи своим именем"[8].
Выполнение переходным государством буржуазной функции обусловлено тем, что рыночные отношения всегда порождают социальное расслоение, т. е. материальные преимущества меньшинства, требующие охраны принудительной силой государства. Методы административного принуждения, а вместе с ними и само государство будут отмирать по мере экономического подъёма нового общества, позволяющего последовательно смягчать имущественное неравенство. Политическим следствием этого процесса должны стать укрепление внутренней сплочённости и консолидации общества и тем самым ликвидация социальных условий, благоприятствующих капиталистической реставрации.
Исходя из этих посылок, Троцкий формулировал следующую "социологическую теорему": сила применяемого массами в рабочем государстве принуждения прямо пропорциональна силе эксплуататорских тенденций или опасности реставрации капитализма и обратно пропорциональна силе общественной солидарности и всеобщей преданности новому режиму.
Аналогично обстоит дело с бюрократизмом, рост которого прямо пропорционален степени развития имущественных привилегий меньшинства и обратно пропорционален степени достигнутой обществом социальной гармонии. Если бы после окончания гражданской войны, подавившей стремление эксплуататорских классов вернуть утраченное ими экономическое и политическое господство, демократические Советы сохранили бы "свою первоначальную силу и независимость, но оставались бы вынуждены в то же время прибегать к репрессиям и принуждениям в объёме первых лет (революции - В. Р.), это обстоятельство могло бы уже само по себе возбуждать серьёзное беспокойство"[9].
Однако предвидение теоретиков и строителей СССР, что "насквозь прозрачная и гибкая система Советов позволит государству мирно преобразовываться, растворяться и отмирать в соответствии с этапами экономической и культурной эволюции общества", не оправдалось. "Жизнь... и на этот раз оказалась сложнее, чем рассчитывала теория"[10].
Вместо ожидавшегося ослабления государственного принуждения и ликвидации бюрократического "паразита" произошло укрепление позиций бюрократии и превращение бюрократизма, первоначально представлявшегося пережитком прошлого, в систему управления. Вместо сбрасывания обществом "смирительной рубашки государства" и прежде всего такой его крайней формы, как диктатура, государство Советов -"трудно даже обнять мыслью этот контраст! - ...приняло тоталитарно-бюрократический характер"[11].
Для объяснения причин такой кардинальной деформации советского государства Троцкий концентрировал внимание на объективных противоречиях строительства социализма в отсталой и изолированной стране, которые использовал сталинизм, представлявший собой грандиозную бюрократическую реакцию на Октябрьскую революцию.
Объективными предпосылками выделения нового правящего слоя Троцкий считал частичное уничтожение пролетарского авангарда в гражданской войне; поглощение части этого авангарда аппаратом управления; наконец, усталость и разочарование пролетарских масс после долгих лет войны и разрухи, вызвавшие их относительно безучастное отношение к борьбе между правящей фракцией и левой оппозицией. Однако только этими факторами нельзя объяснить подъём бюрократии над массами и сосредоточение ею всех судеб обновлённого общества в своих руках. Возникновение нового привилегированного слоя должно было иметь более глубокие социальные причины.
Отмиранию государства и даже его освобождению от бюрократического паразита препятствовали не психологические пережитки прошлого и не сопротивление остатков старых господствующих классов, как гласила чисто полицейская доктрина Сталина, а "неизмеримо более могущественные факторы, как материальная скудость, культурная отсталость и вытекающее отсюда господство "буржуазного права" в той области, которая непосредственнее и острее всего захватывает каждого человека: в области обеспечения личного существования"[12].
Эти факторы не нашли отражения в ленинском прогнозе о перерастании диктатуры пролетариата в "полугосударство". Ленин не успел сделать всех необходимых выводов из объективных противоречий рабочего государства, которое на протяжении определённого времени не получает поддержки со стороны пролетарских революций в других странах. Разработанная под его руководством и принятая в 1919 году Программа партии указывала, что режим пролетарской диктатуры перестаёт быть государством в старом смысле слова, то есть аппаратом по удержанию в повиновении большинства народа. Однако она объясняла обнаружившиеся уже в первые годы революции проявления бюрократизма лишь непривычкой масс к участию в управлении и специфическими трудностями, связанными с гражданской войной. Исходя из этого, она предписывала чисто политические меры, защищающие общество от возрождения чиновничества, оторвавшегося от народа и вставшего над ним: выборность и сменяемость всех чиновников, контроль за ними со стороны масс, упразднение привилегий бюрократии и т. п.
Однако вскоре за непосредственными трудностями, препятствовавшими сведению функций государства к учёту и контролю, обнаружились трудности более глубокого, социально-экономического характера. Неуклонное сужение сферы государственного принуждения предполагало наличие в обществе хотя бы относительного материального достатка. Но именно это необходимое условие смягчения социальных противоречий и конфликтов в молодой Советской республике отсутствовало.
Опыт развития Советского государства обнаружил то, чего не сумела с достаточной ясностью предвидеть теория. Если его первой функции - ограждению социальных завоеваний революции от попыток капиталистической реставрации - вполне отвечало государство вооружённых рабочих, то для реализации второй функции - регулирования и охраны неравенства в области распределения и потребления - оказалось необходимым наличие особой социальной группировки - бюрократии, представляющей собой буржуазный орган даже в подлинно рабочем государстве, не подвергнувшемся перерождению.
Власть демократических Советов выступала помехой созданию материальных преимуществ для социальных групп, наиболее нужных для обороны, развития науки, промышленности, культуры и т. д. Охранять преимущества меньшинства не склонны те, кто этих преимуществ лишены, - в данном случае рабочие и крестьянские массы, объединённые в Советы. Эту функцию взяла на себя бюрократия, превратившая властвование в свою специальность и ставшая "могущественной кастой специалистов по распределению", обособившейся и выросшей на "совсем не "социалистической" операции - отнять у десяти и дать одному"[13].
Чем беднее общество, вышедшее из революции, тем с большей силой должна возрождаться в нём борьба за необходимые предметы потребления и тем более сурово должен действовать "закон" железной необходимости выделять и поддерживать привилегированное меньшинство. В этих условиях к экономическому фактору, диктующему использование капиталистических методов оплаты труда, прибавляется политический фактор в лице самой бюрократии, социальный спрос на которую "возникает во всех тех положениях, когда налицо имеются острые антагонизмы, которые требуется "смягчать", "улаживать", "регулировать" (всегда в интересах привилегированных и имущих и всегда к выгоде для самой бюрократии)"[14]. Будучи по своей социальной природе охранительницей неравенства и материальных преимуществ меньшинства, бюрократия "снимает, разумеется, сливки для себя самой. Кто распределяет блага, тот никогда ещё не обделял себя. Так из социальной нужды вырастает орган, который далеко перерастает общественно необходимую функцию, становится самостоятельным фактором и вместе с тем источником великих опасностей для всего общественного организма"[15].
Гипертрофированно развив вторую функцию государства ("сторож неравенства"), бюрократия превратилась в "чудовищное и всё растущее социальное извращение, становящееся, в свою очередь, источником злокачественных болячек общества"[16]. Разрешив собственный "социальный вопрос" и оказавшись вполне удовлетворённой существующими социальными отношениями, она стала мощной преградой на пути социалистического развития общества, то есть его движения к народовластию и социальному равенству.
Такая эволюция общественного режима в СССР не была фатально предопределённой. Уже на первых этапах бюрократически-термидорианского перерождения советского общества левая оппозиция выдвигала социалистическую альтернативу этому процессу, предполагавшую в первую очередь ликвидацию власти бюрократического аппарата над партией, советами и профсоюзами. Эта альтернатива оказалась отброшенной в ходе ожесточённой внутрипартийной борьбы. Для обеспечения победы в этой борьбе правящая фракция вступила в негласный социальный союз с новой буржуазией города и деревни, выраставшей в условиях нэпа. Однако очень скоро она столкнулась с сопротивлением кулака, который, вопреки прогнозам её идеологов, не захотел эволюционно "врастать в социализм". Доведя своей ошибочной политикой социальные противоречия до остроты антагонизмов, бюрократия оказалась вынужденной вступить в борьбу с кулаком, которая вылилась в многолетнюю конвульсивную войну с большинством крестьянства.
Победив кулака, бюрократия не проявила готовности самой врастать в социализм, то есть отказаться от своих привилегий и господствующих политических позиций в обществе. Захват ею всей полноты власти в стране, где средства производства принадлежат государству, породил новые, никогда ещё не встречавшиеся в истории социальные отношения, позволяющие ей присваивать себе львиную долю национального дохода.
Троцкий подчёркивал, что упрочение и легализация этих отношений способны привести к полной ликвидации социальных завоеваний Октябрьской революции; но пока (т. е. ко времени написания "Преданной революции") данный процесс далёк от своего завершения. Все общественные отношения в СССР опираются на государственную и колхозную собственность, открывающую возможность роста хозяйства и культуры. Национализация земли, промышленности и банковского дела, государственная монополия внешней торговли ставят относительно узкие пределы накоплению денег и затрудняют их превращение в капитал. Властные, статусные и имущественные привилегии бюрократии ещё не меняют социально-экономических основ советского общества, поскольку они вырастают не из основных форм собственности, которые вырабатывал для себя каждый имущий класс в прошлом, а из имущественных отношений, которые созданы Октябрьской революцией. Будучи лишённой классовых основ своего господства, бюрократия вынуждена поддерживать плановое хозяйство, ликвидация которого отбросила бы СССР на десятки лет назад.
Эта прогрессивная сторона деятельности бюрократии, которая проявляется в период переноса в СССР капиталистической техники, будет всё больше утрачиваться по мере экономического роста страны. "Строить гигантские заводы по готовым западным образцам можно и по бюрократической команде, правда, втридорога. Но чем дальше, тем больше хозяйство упирается в проблему качества, которое ускользает от бюрократии, как тень. Советская продукция как бы отмечена серым клеймом безразличия. В условиях национализированного хозяйства качество предполагает демократию производителей и потребителей, свободу критики и инициативы, т. е. условия, не совместимые с тоталитарным режимом страха, лжи и лести"[17].
Качественный прогресс экономики немыслим без самостоятельного технического и культурного творчества, которые убивает бюрократизм. Его язвы не столь заметны в тяжёлой промышленности, но зато разъедают отрасли, непосредственно обслуживающие население.
Наступление сталинского неонэпа не смягчило, а обострило противоречия советского общества. Бюрократия отказалась от сопутствовавших насильственной коллективизации захватов личного имущества и даже стала поощрять личное накопление как стимул заинтересованности в результатах труда. Вместе с тем провозглашённая в новой конституции "охрана личной собственности" служит в первую очередь тому, чтобы легализовать "особняк бюрократа, его дачу, его автомобиль и все прочие "предметы личного потребления и удобства", которые он присвоил себе на основе "социалистического" принципа: "от каждого - по способностям, каждому - по труду"[18].
В динамике хозяйственного подъёма, достаточной для возникновения более высоких потребностей у всех, но совершенно не достаточной для их удовлетворения, заложено пробуждение мелкобуржуазных стяжательских аппетитов. Их взрывчатая сила проявляется не только в среде относительно немногочисленных единоличников и кустарей, но и во всех других социальных группах, пронизывает всё хозяйство страны и выражается в стремлении "как можно меньше дать обществу и как можно больше получить от него"[19]. В свою очередь государство, находящееся, с точки зрения официально декларируемых социальных целей (изобилие, равенство, всестороннее развитие личности и её высокая культурная дисциплина), "гораздо ближе к отсталому капитализму, чем к коммунизму", стремится "выжать из каждого как можно больше и дать ему в обмен как можно меньше"[20].
Эта противоположность устремлений государства и населения обусловливает рост государственного угнетения и принуждения по отношению к трудящимся и их ответную реакцию в форме хищничества и спекуляции. Наряду с этим сталинский неонэп с его экономической либерализацией порождает факторы, способствующие активизации борьбы трудящихся против бюрократического абсолютизма. Вопрос о расценках, игравший незначительную роль в условиях карточной системы, побуждает рабочих к протесту против ликвидации свободы профессиональных союзов и против бюрократического деспотизма при назначении директоров, мастеров и т. д. Подобно этому колхозы и колхозники, научившись переводить свои расчёты с государством на язык цифр, не захотят терпеть назначения их руководителей местными бюрократическими кликами. Государственная торговля и потребительская кооперация в гораздо большей степени, чем раньше, попадают в зависимость от потребителей. Наконец, последовательный переход к денежному расчёту должен пролить свет на наиболее потаённую область: законные и незаконные доходы бюрократии. "Так в политически задушенной стране денежный оборот становится важным рычагом мобилизации оппозиционных сил"[21].
Отмечая незавершённость или даже зачаточный характер всех этих процессов, Троцкий отвергал доктринёрские требования дать советскому обществу законченное определение типа "социализм", "государственный капитализм" и т. п. Он подчёркивал, что принятие любой подобной категорической формулы будет означать теоретическое насилие над динамичной общественной формацией, которая не имеет прецедентов в истории и аналогов в современном мире.
Исходя из анализа основных тенденций советского общества, Троцкий строил прогноз его дальнейшего развития, сводящийся в конечном счёте к двум вариантам решения основного противоречия переходной экономики: между общественными формами собственности и буржуазными нормами распределения. Это противоречие "не может нарастать без конца. Либо буржуазные нормы должны будут в том или ином виде распространиться и на средства производства, либо, наоборот, нормы распределения должны будут прийти в соответствие с социалистической собственностью"[22]. Если имущественное неравенство будет расти и дальше, то буржуазные нормы распределения, уже давно переросшие все пределы, допустимые в обществе, которое строит социализм, разрушат социальную дисциплину планового хозяйства, а следовательно - и государственно-колхозную собственность[23*].
Вероятность реализации этого, условно говоря, "контрреволюционного" варианта возрастает в силу того, что социальные завоевания Октябрьской революции охраняются не самими трудящимися массами, а бюрократией - сторожем "нечестным, наглым и ненадёжным". Она выполняет эту общественно-необходимую функцию с чудовищными издержками, чреватыми взрывом всей системы, который может полностью смести все результаты революции. При возникновении такого социального взрыва "административный нажим не мог бы спасти положения уже по тому одному, что бюрократический аппарат первый стал бы жертвой прорвавшихся противоречий и центробежных тенденций". Его полярные фланги неизбежно распределились бы по разные стороны баррикад. С этого момента "партийная традиция - у одних, страх перед нею - у других перестанут связывать официальную партию воедино"[24].
Лишь после такого социального взрыва окончательно решится вопрос о судьбе СССР, сводящийся к альтернативе: возрождение социалистической революции на более высоких основах либо реставрация капиталистического строя. В политическом плане эта альтернатива сводится к тому, "чиновник ли съест рабочее государство или же рабочий класс справится с чиновником"[25].
Правление бюрократии во многих отношениях подготавливает реставрацию капиталистических отношений. Во-первых, бюрократия, желая сохранить репутацию своей непогрешимости, отождествляет собственную слепоту, свои ошибки и преступления с социализмом и тем самым "опорочивает социализм в глазах рабочих и особенно крестьян. Она как бы сознательно стремится заставить массы искать выхода вне социализма"[26].
Во-вторых, бюрократия своим некомпетентным управлением расточает огромную часть национального богатства и тем самым превращается в величайший тормоз развития производительных сил. "Дальнейшее беспрепятственное развитие бюрократизма должно было бы неизбежно привести к приостановке экономического и культурного роста, к грозному социальному кризису и к откату всего общества назад"[27].
В-третьих, присваивая себе львиную часть национального дохода, бюрократия обрекает массы на жалкие условия существования, вызывает их всё более острое недовольство и расшатывает моральные скрепы советского общества.
В-четвёртых, повышение социальной роли бюрократии "в форме командования", удушение ею партии, Советов и профсоюзов привело к атомизации трудящихся, которые оказались лишены политических ресурсов в виде демократических институтов и процедур, необходимых для относительно безболезненного разрешения социальных антагонизмов.
Если эти антагонизмы, накапливающиеся под прессом репрессивного давления, вырвутся наружу, они откроют дорогу стихийно-разрушительным силам в экономике. "Каждый трест и каждый завод начнёт нарушать идущие сверху планы и директивы, чтобы собственными средствами обеспечить свои интересы. Сделки между заводами и частным рынком за спиною государства из исключения станут правилом. Борьба между заводами за рабочую силу, за сырьё, за рынки сбыта автоматически вызовет борьбу рабочих за лучшие условия труда. Неизбежная на этих путях ликвидация планового начала означала бы не только восстановление внутреннего (свободного - В. Р.) рынка, но и прорыв монополии внешней торговли. Правления трестов быстро приблизились бы к положению частных собственников или агентов иностранного капитала, к которому многим из них пришлось бы обратиться в борьбе за существование"[28]. Наиболее преуспевающие предприятия могли бы превратиться в акционерные компании или найти другую переходную форму собственности, например, с участием рабочих в прибылях. "Падение нынешней бюрократической диктатуры, без замены её новой социалистической властью, означало бы, таким образом, возврат к капиталистическим отношениям, при катастрофическом упадке хозяйства и культуры"[29].
Этот упадок неизбежно вызовет резкое падение жизненного уровня рабочих, ответной реакцией которых станут массовые стачки как орудия самообороны. "Расшатка режима найдет, конечно, бурный и хаотический отголосок в деревне и неизбежно перекинется в армию. Социалистическое государство рухнет, уступив место капиталистическому режиму, вернее, капиталистическому хаосу"[30].
Троцкий считал не исключённым, что такой социальный переворот, выделяющий новый имущий класс на развалинах взорванной общественной собственности и планового хозяйства, будет осуществлён самой бюрократией, которая перестанет довольствоваться привилегиями в сфере потребления и попытается оформиться во владельцев или акционеров предприятий и концернов, экономически экспроприирующих государство. Если же такой переворот будет осуществлён открыто буржуазной партией, то "она нашла бы немало готовых слуг среди нынешних бюрократов, администраторов, техников, директоров, партийных секретарей, вообще привилегированных верхов"[31]. Одним из предвестников такой эволюции бюрократии и возможным каналом буржуазной реставрации Троцкий считал восстановление права наследования. Бюрократия "чувствует собственное господство неполным, незавершённым без возможности завещать свои материальные привилегии потомству. Вопрос наследственного права ведёт к вопросу о дальнейшем расширении рамок частной собственности"[32].
Оценивая перспективы развития СССР по пути буржуазной реставрации, Троцкий подчёркивал, что русский капитализм второго издания не сможет стать простым продолжением дореволюционного капитализма. В силу разделения мирового рынка между передовыми капиталистическими странами и гигантски возросшей роли мирового финансового капитала возможен лишь откат России к капитализму с компрадорской буржуазией, насыщенному такими противоречиями, которые исключают возможность его прогрессивного развития. "Русский капитализм мог бы быть теперь только кабально-колониальным капитализмом азиатского образца... Реставрация буржуазной России означала бы для "настоящих", "серьёзных" реставраторов не что иное, как возможность колониальной эксплуатации России извне". Поэтому советский режим, "помимо открываемых им социалистических перспектив, есть единственно мыслимый для России в нынешних мировых условиях режим национальной независимости"[33].
Раскрывая призрачность иллюзий об "эволюционном" возврате России к капитализму, Троцкий подчёркивал, что буржуазная контрреволюция "могла бы (если бы могла) достигнуть своей цели не иначе, чем через многолетнюю гражданскую войну и новое разорение страны, поднятой советской властью из развалин"[34]. Столь же призрачной Троцкий считал мысль о возможности установления контрреволюционными силами демократического политического режима. Он подчёркивал, что "только заведомые глупцы способны были бы думать, что капиталистические отношения, т. е. частная собственность на средства производства, считая и землю, могли бы восстановиться в СССР мирным путём и привести к режиму буржуазной демократии. На самом деле капитализм мог бы - если вообще мог бы - возродиться в России только в результате свирепого контрреволюционного переворота, который потребовал бы в десять раз больше жертв, чем Октябрьская революция и гражданская война. В случае низвержения Советов место их мог бы занять только истинно-русский фашизм, перед зверством которого режимы Муссолини и Гитлера показались бы филантропическими учреждениями"[35]. В таком политическом режиме "во всяком случае найдут своё место элементы термидорианства и бонапартизма, т. е. большую или меньшую роль будут играть большевистско-советская бюрократия, гражданская и военная, и в то же время самый режим будет диктатурой сабли над обществом в интересах буржуазии против народа"[36].
О судьбе этих прогнозов Троцкого можно сказать то, что он сам говорил о судьбе прогнозов Энгельса, которые нередко опережали "действительный ход дальнейшего развития". "Мыслимы ли, однако, вообще исторические прогнозы, - замечал в этой связи Троцкий, - которые, по французскому выражению, не сжигали бы некоторые посредствующие этапы? В последнем счёте Энгельс всегда прав. То, что он в письмах Вишневецкой говорит о развитии Англии и Соед. Штатов, полностью подтвердилось только в послевоенную эпоху, 40-50 лет спустя, но зато как подтвердилось!.. Какой нужно иметь медный лоб всем этим Кейнсам, чтоб объявлять прогнозы марксизма опровергнутыми?"[37].
Если бы крупномасштабные исторические прогнозы обладали способностью реализовываться точно в тех формах или в те сроки, которые предполагались их авторами, то они походили бы на то, что религиозные люди называют пророчеством, а сама история носила бы мистический характер. Сила научного прогноза состоит в том, что он правильно предугадывает основные тенденции исторического развития, неизбежно модифицируемые множеством исторических, в том числе случайных, обстоятельств, которые даже самый великий ум не может предвидеть во всей их конкретности.
Подобно прогнозам Энгельса, "контрреволюционный" вариант прогноза Троцкого реализовался с полувековым запозданием, но зато с поразительной точностью. Не предвидевший некоторые посредствующие этапы, обусловившие наступление капиталистической реставрации, Троцкий чрезвычайно достоверно обрисовал первые этапы самого этого процесса, который и сегодня, после девяти лет горбачевской "перестройки" и ельцинских "реформ", ещё крайне далёк от своего завершения.
Отнюдь не исключено, что этот процесс будет повёрнут вспять теми тенденциями, которые были описаны в альтернативном варианте прогноза Троцкого, предполагавшем победу "дополнительной" социальной революции, которая произойдет под знаменем борьбы против социального неравенства и политического бесправия масс. Подобно тому, как французская буржуазия "дополнила" революцию 1789-1793 годов политическими революциями 1830 и 1848 годов, которые не нарушали экономических основ общества, так и советский рабочий класс мог бы дополнить Октябрьскую революцию политической революцией, при которой будут сохранены и наполнены подлинно социалистическим содержанием основы экономического уклада или социальный фундамент, установленный Октябрьской революцией. Если бюрократия будет низвергнута слева, то её место займет советская демократия. "Национализированное хозяйство будет сохранено и преобразовано в интересах народа. Развитие в сторону социализма получит новый могущественный толчок"[38].
Если бюрократия попытается сопротивляться этому процессу, то против неё придется применить "меры полицейского порядка", намного менее болезненные для общества, чем гражданская война, неизбежная в случае контрреволюционного социального переворота.
Существо политической революции состоит не в замене одной правящей клики другой, а в утверждении непосредственного народовластия и в кардинальном изменении на этой основе методов управления экономикой. Такая революция может победить лишь при наличии обновлённой марксистской партии, которая "уничтожила бы чины и ордена, всякие вообще привилегии и ограничила бы неравенство в оплате труда жизненно необходимыми потребностями хозяйства и государственного аппарата. Она дала бы молодёжи возможность самостоятельно мыслить, учиться, критиковать и формироваться. Она внесла бы глубокие изменения в распределение народного дохода в соответствии с интересами и волей рабочих и крестьянских масс. Но поскольку дело касается отношений собственности, новой власти не пришлось бы прибегать к революционным мерам. Она продолжила и развила бы дальше опыт планового хозяйства. После политической революции, т. е. низложения бюрократии, пролетариату пришлось бы в экономике произвести ряд важнейших реформ, но не новую социальную революцию"[39].
Основную задачу "Преданной революции" Троцкий видел в том, чтобы представить в ней программу социалистического возрождения советского общества, которое должно начаться с восстановления свободы критики, выборов, собраний, печати и профессиональных союзов. Это даст возможность перенести советскую демократию в область хозяйства, что позволит освободить общество от огромных накладных расходов, вызываемых бесконечными бюрократическими ошибками и зигзагами.
Новая социалистическая власть должна будет ограничить буржуазные нормы распределения пределами строгой экономической необходимости, чтобы в дальнейшем, по мере роста общественного богатства, заменять их "поравнением" населения в относительном достатке, а затем - во всё более полном благосостоянии. Не ставя задачей предугадать конкретные формы перехода к социальному равенству, Троцкий описывал динамику социалистического распределения следующим образом. Предлагая для наглядности перевести социально-экономические отношения при социализме на биржевой язык, он писал, что в таком случае "граждан можно представить как участников акционерного предприятия, в собственности которого находятся богатства страны. Общенародный характер собственности предполагает распределение "акций" поровну и, следовательно, право на одинаковую долю дивиденда для всех "акционеров"... Теоретически доход каждого гражданина слагается, таким образом, из двух частей, а+б, т. е. дивиденд плюс заработная плата. Чем выше техника, чем совершеннее организация хозяйства, тем большее место занимает а по сравнению с б, тем меньшее влияние на жизненный уровень оказывают индивидуальные различия труда"[40].
Такой путь развития распределительных отношений не был испробован ни одной из стран, именовавшихся социалистическими. Во всех них, развивавшихся по советской модели, возникли новые системы неравенства и привилегий и производный от них рост бюрократизма. Этим определялась динамика нарастания социальных и политических антагонизмов, которые привели в конечном счёте к крушению общественных режимов в большинстве стран с бюрократически деформированной национализированной собственностью и плановым хозяйством.
"Преданная революция" имела сложную историческую судьбу. Некоторые её идеи, вырванные из контекста и превратно истолкованные, легли в основу теорий бывших "троцкистов", перешедших после смерти Троцкого на позиции антикоммунизма. Среди этих теорий наибольшую известность приобрела теория "революции управляющих" американского социолога А. Бернхайма.
По-иному складывалась эволюция Д. Оруэлла, чей роман "1984" как сталинисты, так и буржуазные идеологи считали антикоммунистическим произведением. Между тем Оруэлл не отказался в этой книге полностью от своих "троцкистских" убеждений 30-х годов. Приводимые в романе обширные отрывки из вымышленной "книги Эмануэля Голдстейна" в значительной своей части представляют переложение идей "Преданной революции" - прежде всего содержащейся в ней критики нового социального неравенства и сталинского тоталитаризма. Да и само изображение борьбы между Старшим Братом и Голдстейном выступает явным слепком с борьбы между Сталиным и Троцким.
Роман "1984" пронизан не свойственным Троцкому духом исторического пессимизма и безысходности. Это объясняется тем, что он создавался в годы "холодной войны", когда Оруэллу могущество сталинизма в контролируемых им странах представлялось беспредельным, а дело Троцкого - безнадёжно проигранным. В этой связи можно напомнить, что в те годы даже большинство троцкистов, называвших себя преемниками IV Интернационала, считали неизбежным существование переродившихся рабочих государств на протяжении столетий.
После XX съезда КПСС в советской общественной мысли возродились некоторые идеи, близкие идеям "Преданной революции". Однако оформлению этих идей в стройную научную систему препятствовали половинчатость официальной критики прошлого и сохранявшийся строжайший запрет на знакомство с работами Троцкого. Даже в самые "либеральные" годы Хрущёвской "оттепели" дозволенная критика распространялась лишь на наиболее одиозные преступления Сталина ( да и то с многочисленными оговорками), но отнюдь не на политический режим, всевластие бюрократии и партийной олигархии и т. д.
В постановлении ЦК КПСС от 30 июня 1956 года "О преодолении культа личности и его последствий", определившем жёсткие границы разрешённой критики, был резко одернут даже П. Тольятти за его робкое предположение о том, что советское общество, возможно, пришло "к некоторым формам перерождения"[41].
В СССР было запрещено даже использование самого термина "сталинизм", по-прежнему считавшегося "троцкистским". Если в советских официальных работах, посвящённых критике "ревизионизма" и "буржуазной идеологии", приводились обширные цитаты критикуемых авторов, то работы по критике "троцкизма" по-прежнему обходились без каких-либо ссылок на высказывания Троцкого. Труды Троцкого, в том числе изданные в СССР, в отличие от трудов антикоммунистов, вплоть до конца 80-х годов не выдавались даже лицам, допущенным в спецхраны советских библиотек. Социальный инстинкт безошибочно подсказывал невежественной и косной бюрократии постсталинских времён, какого рода идеи представляют наибольшую угрозу её господству.
Несколько дальше, чем в СССР, шла критика сталинизма в некоторых других социалистических странах и в компартиях европейских капиталистических стран. Но даже среди коммунистических диссидентов, объявленных руководством своих партий "ревизионистами", не оказалось почти ни одного автора, который осмелился бы назвать себя "троцкистом".
Ещё сильнее жупел "троцкизма" воздействовал на умы советской гуманитарной интеллигенции. Это явилось одной из главных причин того, что её стремление к очищению советского общества от язв сталинизма вскоре трансформировалось в отождествление сталинизма с социализмом. Родившаяся в этой среде "контридеология", находившая выход в самиздатовских и "тамиздатовских" формах, устремилась всецело по антикоммунистическим путям. Давление этой контридеологии, выплеснувшейся на страницы советских официальных изданий на волне "перестройки" и "гласности", обусловило стремительное перерастание критики сталинизма в критику марксизма и большевизма. Идейное влияние "Преданной революции" и других работ Троцкого, публикация которых стала возможной в СССР лишь с 1990 года, оказалось перекрыто массированным антикоммунистическим походом, на службу которому были поставлены средства массовой информации.
Главной причиной того, что издание "Преданной революции" не встретило широкого отклика в советском обществе начала 90-х годов, явилось исчезновение в СССР подлинно коммунистического менталитета, который был выжжен сталинским террором вместе с несколькими поколениями большевиков. Принципиально иная судьба ожидала бы эту книгу, если бы она проникла в нашу страну в середину 30-х годов, когда созвучные ей идеи бродили в умах множества советских людей.
Влияния "Преданной революции" на сознание современников глубоко опасался Сталин, к которому копия её рукописи поступила (через Зборовского) ещё до выхода книги в свет. В распоряжении Сталина оказались и подробные сведения о том, в каких зарубежных странах и издательствах готовится публикация "Преданной революции". Д. Волкогонов высказывает резонное предположение, что знакомство с этой работой могло стать определяющим фактором в принятии Сталиным решения осуществить грандиозную чистку в СССР и в рядах зарубежных коммунистических партий[42]. Ведь одно дело - отдельные работы Троцкого, выпускавшиеся малым тиражом, каждая из которых содержала критику лишь некоторых аспектов сталинизма. Другое дело - систематическое и концентрированное изложение этой критики в книге, изданной во многих странах мира.
На разоблачения и альтернативные идеи Троцкого Сталин, подобно Старшему Брату в книге Оруэлла, был способен отвечать единственно доступным ему методом - гигантской волной политических провокаций и расправ с теми, кто мог воспринять "троцкистские" идеи и бороться за осуществление политической программы, изложенной в "Преданной революции".
О механизме осуществления этой беспрецедентной в истории по масштабам и зверствам чистки я предполагаю рассказать в своей следующей книге "1937".
ПРИМЕЧАНИЯ
[1] Троцкий Л. Д. Преданная революция. С. 93.<<
[2] Там же. С. 41-42.<<
[3] Там же. С. 54.<<
[4] Там же. С. 56.<<
[5] Там же. С. 60.<<
[6] Там же.<<
[7] Там же. С. 23.<<
[8] Там же. С. 48.<<
[9] Там же. С. 91.<<
[10] Там же. С. 239<<
[11] Там же. С. 92.<<
[12] Там же. С. 50.<<
[13] Там же. С. 53.<<
[14] Там же. С. 45.<<
[15] Там же. С. 96.<<
[16] Там же. С. 196.<<
[17] Там же. С. 228.<<
[18] Там же. С. 216.<<
[19] Там же. С. 195.<<
[20] Там же. С. 214.<<
[21] Там же. С. 228.<<
[22] Там же. С. 202-203.<<
[23*] Здесь и далее мы рассматриваем прогнозы, содержащиеся не только в "Преданной революции", но и в других работах Троцкого.<<
[24] Бюллетень оппозиции. 1931. № 20. С. 9, 10.<<
[25] Троцкий Л. Д. Преданная революция. С. 236.<<
[26] Бюллетень оппозиции. 1933. № 33. С. 4.<<
[27] Бюллетень оппозиции. 1933. № 36-37. С. 8.<<
[28] Бюллетень оппозиции. 1931. № 20. С. 10.<<
[29] Троцкий Л. Д. Преданная революция. С. 208.<<
[30] Бюллетень оппозиции. 1933. № 36-37. С. 9.<<
[31] Троцкий Л. Д. Преданная революция. С. 209.<<
[32] Бюллетень оппозиции. 1937. № 54-55. С. 50.<<
[33] Бюллетень оппозиции. 1930. № 11. С. 4.<<
[34] Там же.<<
[35] Бюллетень оппозиции. 1935. № 41. С. 3.<<
[36] Бюллетень оппозиции. 1930. № 17-18. С. 30.<<
[37] Троцкий Л. Д. Дневники и письма. С. 84-85.<<
[38] Бюллетень оппозиции. 1937. № 62-63. С. 6.<<
[39] Троцкий Л. Д. Преданная революция. С. 209.<<
[40] Там же. С. 199.<<
[41] КПСС в резолюциях. Т. 7. С. 214.<<
[42] Волкогонов Д. А. Троцкий. Кн. II. С. 186.<<