Для того, чтобы полностью изолировать Троцкого от его единомышленников, ГПУ с октября 1928 года внезапно прервало всю его переписку с соратниками, друзьями, родственниками. Даже письмо из московской больницы от безнадежно болевшей дочери, исключённой из партии, Троцкий получил спустя 73 дня после его отправки, и ответ уже не застал её в живых.
26 ноября Политбюро, обсудив вопрос "О контрреволюционной деятельности Троцкого", поручило ОГПУ передать Троцкому ультиматум о прекращении им всякой политической деятельности. С этой целью в Алма-Ату был направлен уполномоченный секретно-политического отдела ОГПУ Волынский, зачитавший Троцкому меморандум, в котором сообщалось, что у коллегии ОГПУ имеются данные о том, что его деятельность "принимает всё более характер прямой контрреволюции" и организации "второй партии". Поэтому в случае отказа Троцкого от руководства "так называемой оппозицией" ОГПУ "будет поставлено в необходимость" изменить условия его содержания с тем, чтобы максимально изолировать его от политической жизни[1].
Троцкий ответил на этот ультиматум письмом в ЦК ВКП(б) и Президиум Исполкома Коминтерна, в котором, в частности, говорилось: "Теоретический разум и политический опыт свидетельствуют, что период исторической отдачи, отката, т. е. реакции может наступить не только после буржуазной, но и после пролетарской революции. Шесть лет мы живем в СССР в условиях нарастающей реакции против Октября, и тем самым - расчистки путей для термидора. Наиболее явным и законченным выражением этой реакции внутри партии является дикая травля и организационный разгром левого крыла ...
Угроза изменить условия моего существования и изолировать меня от политической деятельности звучит так ... как если бы фракция Сталина, непосредственным органом которой является ГПУ, не сделала всего, что может, для изоляции меня не только от политической, но и от всякой другой жизни ... В таком же и ещё худшем положении находятся тысячи безукоризненных большевиков-ленинцев, заслуги которых перед Октябрьской революцией и международным пролетариатом неизмеримо превосходят заслуги тех, которые их заточили или сослали ... Насилия, избиения, пытки, физические и нравственные, применяются к лучшим рабочим-большевикам за их верность заветам Октября. Таковы те общие условия, которые, по словам коллегии ГПУ, "не препятствуют" ныне политической деятельности оппозиции и моей в частности.
Жалкая угроза изменить для меня эти условия в сторону дальнейшей изоляции означает не что иное, как решение фракции Сталина заменить ссылку тюрьмой. Это решение, как сказано выше, для меня не ново. Намеченное в перспективе ещё в 1924 году, оно проводится в жизнь постепенно, через ряд ступеней, чтобы исподтишка приучить придавленную и обманутую партию к сталинским методам, в которых грубая нелояльность созрела ныне до отравленного бюрократического бесчестья"[2].
Реакцией на это письмо стало постановление Политбюро о высылке Троцкого за границу. Мотивируя это решение, Сталин заявил, что оно необходимо для того, чтобы развенчать Троцкого в глазах советских людей и зарубежного рабочего движения: если Троцкий будет за рубежом выступать с дальнейшими разоблачениями партийного руководства, "то мы будем его изображать, как предателя"[3]. Это решение было принято большинством голосов. Лишь Рыков и Ворошилов голосовали за ещё более жёсткую меру - заключение Троцкого в тюрьму.
7 января 1929 года постановление Политбюро было направлено председателю ОГПУ Менжинскому. 18 января решение о высылке было оформлено Особым Совещанием при коллегии ОГПУ. Спустя два дня Волынский предъявил Троцкому постановление ОСО, в котором говорилось: "Слушали: Дело гражданина Троцкого, Льва Давыдовича, по ст. 58/10 Уголовного Кодекса по обвинению в контрреволюционной деятельности, выразившейся в организации нелегальной антисоветской партии, деятельность которой за последнее время направлена к провоцированию антисоветских выступлений и к подготовке вооружённой борьбы против советской власти. Постановили: Гражданина Троцкого, Льва Давыдовича, выслать из пределов СССР". Таким образом, высылка Троцкого явилась актом внесудебной расправы по вымышленным обвинениям, на которые обвиняемому не давалось права ответить. После того, как Волынский предложил Троцкому расписаться в ознакомлении с этим документом, Троцкий написал: "Преступное по существу и беззаконное по форме постановление ГПУ мне объявлено"[4].
В служебном отчёте о выполнении своего поручения Волынский сообщал, что Троцкий сказал ему: "Перед ГПУ была дилемма - либо посадить меня в тюрьму, либо выслать за границу. Первое, конечно, менее удобно, так как вызовет шум и неизбежные волнения и агитации среди рабочих за освобождение. Поэтому Сталин решил выслать меня за границу. Я мог бы, конечно, отказаться, потому что с точки зрения внутреннего положения было бы выгоднее для меня сесть в тюрьму. Если бы я рассуждал, как Сталин, который никогда не понимал, что значит революционная эмиграция, я бы отказался ехать. Для Сталина "эмигрант" - бранное слово, и попасть в эмиграцию для него означает политическую смерть ... он своим ограниченным мозгом не в состоянии понять, что для ленинца одинаково, в какой части рабочего класса работать"[5].
На основе директивы, полученной от Ягоды, Волынский сразу же после предъявления постановления ОСО объявил, что Троцкий и его семья находятся под домашним арестом, и предоставил им 48 часов для сборов в дорогу. После этого они были погружены под конвоем из специально отобранных сотрудников ГПУ в вагон, маршрут следования которого им не был объявлен.
Чтобы избежать при высылке Троцкого демонстраций протеста, подобных той, которая сопутствовала годом раньше его ссылке в Алма-Ату, высылка происходила в обстановке строжайшей тайны. О ней, однако, была проинформирована зиновьевская группа, от которой Сталин ожидал одобрения данной акции. Когда зиновьевцы собрались для обсуждения этого известия, Бакаев предложил выступить с протестом против высылки. На это Зиновьев заявил, что "протестовать не перед кем", так как "нет хозяина". На следующий день Зиновьев посетил Крупскую, которая сообщила ему, что и она слышала о готовящейся высылке. "Что же вы собираетесь с ним делать?" - спросил её Зиновьев, имея в виду, что Крупская находится в составе Президиума ЦКК. "Во-первых, не вы, а они, - ответила Крупская, - а во-вторых, даже если бы мы и решили протестовать, кто нас слушает?"[6].
Только через несколько дней пути Троцкому было сообщено, что местом его высылки назначен Константинополь. В эти дни Советское правительство обращалось ко многим правительствам с просьбой принять Троцкого, но только Турция после долгих переговоров дала положительный ответ. Не зная об этом, Троцкий отказался добровольно следовать в Турцию и потребовал отправить его в Германию. 12 суток поезд простоял на глухом полустанке в Курской области, пока сменивший Волынского новый уполномоченный ОГПУ Буланов не сообщил, что немецкое правительство категорически отказалось впустить Троцкого в свою страну и что получен окончательный приказ доставить его в Константинополь. В служебных донесениях Буланов, сообщая о своих беседах с Троцким в поезде, упоминал о его чрезвычайно резком тоне и выражениях "по адресу большого хозяина".
На протяжении пути конвой всё время увеличивался и Троцкому запрещалось выходить из поезда, который останавливался только на мелких станциях, чтобы набрать воды и топлива. Тем временем сотрудник ОГПУ Фокин, направленный в Одессу для организации тайной погрузки Троцкого на пароход, сообщал начальству, что им сделано всё, чтобы не допустить возможной демонстрации в городе. Была проведена тщательная проверка команды парохода "Ильич", списание с неё "ненадежных" и подготовка запасной команды, "могущей вести пароход даже при полном отказе остальной команды"[7].
Прибывший в Одессу вагон был подан прямо к причалу. Несмотря на глубокую ночь, пристань была оцеплена войсками ГПУ. 12 февраля "Ильич" вступил в пограничные воды, где Троцкий вручил турецкому офицеру заявление для передачи Президенту Турецкой республики Кемалю-Паше: "Милостивый государь. У ворот Константинополя я имею честь известить Вас, что на турецкую границу я прибыл отнюдь не по своему выбору и что перейти эту границу я могу, лишь подчиняясь насилию"[8].
Только спустя неделю после этого "Правда" поместила краткую заметку: "Л. Д. Троцкий за антисоветскую деятельность выслан из пределов СССР постановлением Особого Совещания при ОГПУ. С ним согласно его желанию выехала его семья"[9]. В этом сообщении отсутствовало содержавшееся в постановлении ОСО обвинение в подготовке Троцким вооружённой борьбы против Советской власти. В одной из первых статей, опубликованных в изгнании, Троцкий писал: "Почему Сталин не решился в "Правде" повторить то, что сказано в постановлении ГПУ? Потому что он знал, что ему никто не поверит ... Но зачем же в таком случае было вносить эту явную ложь в постановление ГПУ? Не для СССР, а для Европы и для всего мира. Сталин не мог иначе объяснить высылку и бесчисленные аресты, как указанием на подготовку оппозицией вооружённой борьбы. Этой чудовищной ложью он причинял величайший вред Советской Республике. Вся буржуазная печать говорила о том, что Троцкий, Раковский, Смилга, Радек, И. Н. Смирнов, Белобородов, Муралов, Мрачковский и многие другие, которые строили Республику и защищали её, теперь готовят вооружённую борьбу против Советской власти. Ясно, до какой степени такая мысль должна ослаблять Советскую Республику в глазах всего мира!"[10].
Троцкий предупреждал, что после его высылки следует ожидать новых провокаций Сталина по отношению к оппозиции. "Голое провозглашение оппозиции "контрреволюционной партией" недостаточно: никто не берет этого всерьез. Чем больше оппозиционеров исключают и ссылают, тем больше их становится внутри партии. На ноябрьском пленуме ЦК ВКП(б) (1928 г.) это признал и Сталин. Ему остается одно: попытаться провести между официальной партией и оппозицией кровавую черту. Ему необходимо дозарезу связать оппозицию с покушениями, подготовкой вооружённого восстания и пр ... Отсюда план Сталина: выдвинуть обвинение в "подготовке вооружённой борьбы", как предпосылку новой полосы репрессий ... Такого рода дела - только такого рода - Сталин продумывает до конца ... Бессильная политика лавирования и вилянья, возросшие хозяйственные трудности, рост недоверия партии к руководству привели Сталина к необходимости оглушить партию инсценировкой крупного масштаба. Нужен удар, нужно потрясение, нужна катастрофа"[11].
Точно распознав стратегический план Сталина, Троцкий недооценил и на этот раз тактическое мастерство "гениального дозировщика" в делах "такого рода". В конце 20-х годов Сталин осуществил лишь пробные попытки обвинить Троцкого в деятельности, направленной на свержение Советской власти. Первой такой попыткой был арест в 1928 году Бутова, ближайшего сотрудника Троцкого, и вымогательство от него показаний о "контрреволюционных подготовлениях" Троцкого. Бутов ответил на это голодовкой в тюрьме, которая длилась 50 дней и закончилась его смертью.
Первой кровавой расправой с оппозиционером стал расстрел в 1929 году бывшего сотрудника Троцкого, а затем советского разведчика Блюмкина за свидание в Турции с Троцким и доставку от него письма Радеку (последний, не вскрыв это письмо, тут же передал его в ОГПУ). Откликаясь на это событие, Троцкий писал: "Расстрелом Блюмкина Сталин хочет сказать международной оппозиции большевиков-ленинцев, что внутри страны у него есть сотни и тысячи заложников, которые будут расплачиваться своими головами за успехи подлинного большевизма на мировой арене"[12].
Однако расстрел Блюмкина оказался не только первым, но и последним случаем физического уничтожения оппозиционера вплоть до 1934 года. Окончательный удар по левой оппозиции Сталин растянул на несколько лет для того, чтобы затем нанести его в масштабах, невиданных в истории. Пока же он счел "достаточным" ужесточение репрессий по отношению к несломленным оппозиционерам.
ПРИМЕЧАНИЯ
[1] См.: Троцкий Л. Д. Моя жизнь. с. 530.<<
[2] Там же. с. 532-534.<<
[3] Бюллетень оппозиции. 1929. № 1-2. с. 3.<<
[4] Троцкий Л. Д. Моя жизнь. с. 535.<<
[5] Вечерний клуб. 1992. № 1.<<
[6] Бюллетень оппозиции. 1929. № 1-2. с. 16-17.<<
[7] Вечерний клуб. 1992. № 1.<<
[8] Троцкий Л. Д. Моя жизнь. с. 538.<<
[9] Правда. 1929. 19 февраля.<<
[10] Бюллетень оппозиции. 1929. № 1-2. с. 3.<<
[11] Там же. с. 2.<<
[12] Бюллетень оппозиции. 1930. № 9. с. 8.<<