Чтобы оправдать в глазах партии чрезвычайные меры, Сталин впервые выступил с тезисом об обострении в стране классовой борьбы. В этих целях он осуществил первую крупную провокацию, ставившую цель возложить вину за экономические трудности, порождённые ошибками партийного руководства, на "вредительство буржуазной интеллигенции". К апрельскому (1928 года) пленуму ЦК и ЦКК, созванному для обсуждения путей выхода из хозяйственного кризиса, им было сервировано новое острое блюдо в виде сообщения о "шахтинском деле". ОГПУ, лишённое теперь всякого контроля со стороны лидеров левой оппозиции, приступило к подготовке первого судебного подлога. Хотя процесс над группой инженеров из города Шахты (Донецкий бассейн) состоялся лишь в мае 1928 года, о "шахтинском деле" было объявлено ещё в марте, а на апрельском пленуме уже шла речь об "уроках", которые следовало из него извлечь.
Бухаринская "тройка" не только не предприняла попыток разобраться в этом "деле", а фактически поддержала практику фальсифицированных процессов. При обсуждении "уроков" шахтинского дела на апрельском пленуме Рыков заявил о том, что партия не должна руководствоваться абстрактным принципом наказания виновных по справедливости, что к вопросу об аресте нужно подходить не столько с точки зрения интересов нашей уголовной практики или принципа "справедливости", сколько с точки зрения нашей "большой политики"[1]. Спустя несколько месяцев Бухарин, рассказывая Каменеву о разногласиях "тройки" со Сталиным, утверждал, что в некоторых вопросах Сталин "ведёт правую политику". В подтверждение этого Бухарин сообщил, что Сталин предложил не расстреливать подсудимых по шахтинскому делу, тогда как "мы голоснули против" этого предложения[2].
На апрельском пленуме была единогласно принята резолюция "О хлебозаготовках текущего года и об организации хлебозаготовительной кампании на 1928-29 год". В ней отмечалось, что "ЦК должен был принять ряд мер, в том числе и экстраординарного порядка", чтобы "парализовать угрозу общехозяйственного кризиса и обеспечить не только снабжение хлебом городов, но и отстоять взятый партией темп индустриализации страны". Наряду с этим указывалось на "извращения и перегибы, допущенные местами со стороны партийных и советских органов". К таким перегибам, которые "подлежат самой категорической отмене", были отнесены "все методы, которые, ударяя не только по кулаку, но и по середняку, фактически являются сползанием на рельсы продразвёрстки"[3].
Стенограмма апрельского пленума, как и всех пленумов ЦК последующего времени, не была опубликована в печати. Решения пленума разъяснялись в прочитанных на собраниях партийного актива в Москве и Ленинграде докладах Сталина и Бухарина, в которых, однако, ставились разные акценты. Бухарин утверждал, что "с экономической стороны мы имели нарушение основных хозяйственных пропорций и на базе этого известную, гораздо большую, чем прежде, хозяйственно-экономическую активность со стороны кулачества, попытку его сомкнуться с середняком на основе определённой политики цен". Вместе с тем он подчеркивал, что "затруднения, которые мы имели и из которых мы полностью ещё не вышли, отнюдь не носят обязательного характера. О них нельзя сказать, что они были абсолютно неизбежны, неотвратимы. Они сложились в результате нашей экономической политики, в результате просчётов планового руководства". Видя "историческое оправдание" "крайних и экстраординарных мер" в быстром увеличении темпов хлебозаготовок, Бухарин одновременно осуждал "непонимание преходящего, условного характера экстраординарных мер", переоценку вообще методов административного порядка и отрицание важности роста индивидуальных хозяйств[4].
Сталин же начал свой доклад с призыва к "критике и самокритике". В предыдущие месяцы на основе этого лозунга были вскрыты многочисленные факты коррупции в партийном, государственном и хозяйственном аппаратах. Однако для Сталина этот лозунг имел и иной, более дальний прицел. Признав совсем в духе левой оппозиции, что "вожди, идя вверх, отдаляются от масс, а массы начинают смотреть на них снизу вверх, не решаясь их критиковать", что "у нас выделилась, исторически создалась группа руководителей, ... которая становится почти что недосягаемой для масс", он призвал "дать советским людям возможность "крыть" своих вождей", с тем, чтобы последние выслушивали "всякую критику советских людей, если она даже является иногда не вполне и не во всех своих частях правильной"[5]. Этот призыв был осторожной подготовкой травли членов бухаринской группы, бывших в то время "первыми лицами" в правительстве, Коминтерне, профсоюзах и в главном печатном органе партии.
При оценке "заготовительного кризиса" Сталин сделал акцент на том, что этот кризис был вызван первым серьезным выступлением капиталистических элементов деревни против Советской власти. В этой связи он заявил, что в партии не может быть места людям, которые считают, ,что "нэп означает не усиление борьбы с капиталистическими элементами, в том числе и с кулачеством". Наконец, Сталин недвусмысленно предупредил, что "если чрезвычайные обстоятельства наступят и капиталистические элементы начнут опять "финтить", 107 статья снова появится на сцене"[6].
Эти установки получили дальнейшее развитие в речи Сталина "На хлебном фронте", где объявлялись "грубейшей ошибкой" и преувеличением планового начала суждения о том, что "наши хлебные затруднения являются случайностью, результатом лишь плохого планирования, результатом лишь ряда ошибок в деле хозяйственного сбалансирования"[7]. Выходом из этих затруднений Сталин впервые публично объявил переход от индивидуального крестьянского хозяйства к коллективному, способному обеспечить резкий рост производства товарного хлеба. Коллективизацию сельского хозяйства он назвал сутью кооперативного плана Ленина, который до того момента трактовался правящей фракцией как направленный на развитие преимущественно потребительской, сбытовой, снабженческой и кредитной кооперации.
Эти высказывания представляли первую, хотя и косвенную атаку против Бухарина. Бухарин, в свою очередь, не оставался в этот период в долгу, осуждая в своих речах и статьях призывы к "классовой войне" и проповедников "индустриального чудовища", паразитирующего на сельском хозяйстве.
Ещё более откровенно высказывались ученики Бухарина, осуждавшие сталинцев за то, что они стремятся спровоцировать партию на столкновение с крестьянством, отказываются от развития индивидуального крестьянского хозяйства в пользу коллективизации, основанной на "обнищании и разорении основных крестьянских масс", видят в чрезвычайных мерах "новую политику партии". Так В. Астров резко критиковал в "Правде" не названных по имени "товарищей", которые "стали сбиваться на карикатурный лозунг: "На 107 статье к социализму"[8].
В ходе всё более обострявшихся разногласий со Сталиным Бухарин настаивал на всестороннем обсуждении, хотя бы в рамках Политбюро, путей выхода из нараставшего хозяйственного кризиса. Поскольку Сталин всячески уклонялся от такого обсуждения, Бухарин пытался разрешить эти разногласия путём личных записок Сталину, которые он огласил лишь на апрельском пленуме ЦК 1929 года. В мае 1928 года Бухарин направил Сталину письмо, в котором осуждал предложенное Микояном форсирование экспорта промышленных изделий, способное лишь усугубить товарный голод, и предлагал ориентироваться на экспорт сельскохозяйственной продукции в целях ускорения индустриализации. Сталин согласился с такой постановкой вопроса (от которой сам Бухарин отказался спустя несколько месяцев) и ответил, что Микоян действительно неправ, но "это не страшно, так как Микоян тут не решает вопроса"[9].
О дальнейших, более общих разногласиях между дуумвирами свидетельствует намного более нервное письмо Бухарина Сталину от 1-2 июня 1928 года. Письмо это начиналось словами: "Коба. Я пишу тебе, а не говорю, так как мне и слишком тяжело говорить и, боюсь, ты не будешь слушать до конца. А письмо ты всё же прочтёшь. Я считаю внутреннее и внешнее положение страны очень тяжёлым".
Замечая, что "наши экстраординарные меры (необходимые) идейно уже превратились, переросли в новую политическую линию, отличную от линии XV съезда", Бухарин уверял, что его "ни капли не пугает отступление даже от резолюций съезда, если это необходимо". Однако он выражал тревогу по поводу того, что Политбюро не имеет никакого целостного плана, в результате чего "действует хуже, чем сверхэмпирики грубейшего образца ... Мы даже перестали говорить на эти темы: говорить боятся, никому не приятно ругаться. Но если разрушена даже центральная мыслительная лаборатория, если между собой без боязни и заподазриваний по совести нельзя обсудить важнейшие вопросы политики, тогда положение становится опасным. Народное хозяйство не исполнительный секретарь. Ему не пригрозишь отдачей под суд, на него не накричишь". За столь тревожными констатациями, однако, следовали заверения Бухарина, что "драться не буду и не хочу. Я слишком хорошо знаю, что может означать драка, да ещё в таких тяжких условиях, в каких находится вся наша страна и наша партия". Демонстрируя предельную растерянность, Бухарин даже выражал готовность после конгресса Коминтерна, фактическим руководителем которого он продолжал оставаться, "уйти куда угодно, без всяких драк, без всякого шума и без всякой борьбы"[10].
Значительно острее, чем Бухарин, поставил вопрос о нарастании кризисных явлений в деревне заместитель наркома финансов Фрумкин, направивший 15 июня членам Политбюро письмо, в котором заявлял: "Мы не должны закрывать глаза на то, что деревня, за исключением небольшой части бедноты, настроена против нас". Приведя слова Молотова: "Надо ударить по кулаку так, чтобы перед нами вытянулся середняк", Фрумкин писал, что в этих словах выражена фактически проводимая новая политическая линия, которая "привела основные массы середнячества к беспросветности и бесперспективности. Всякий стимул улучшения хозяйства, улучшения живого и мертвого инвентаря, продуктивного скота парализует страх быть зачисленным в кулаки ... Объявление кулака вне закона привело к беззаконию по отношению ко всему крестьянству".
Фрумкин предлагал вернуться к линии, провозглашённой XIV и XV съездами, открыть базары, повысить цены на хлеб и бороться с кулаком "путём снижения его накоплений, путём увеличения налогов", но не путём раскулачивания. Эти идеи, как подчеркивал Фрумкин, разделяются сотнями и тысячами коммунистов[11].
Сталин разослал письмо Фрумкина членам Политбюро со своим сопроводительным письмом, в котором прибегал к характерному для него казуистическому истолкованию цитат для доказательства того, что политика чрезвычайных мер представляет развитие установок XV съезда.
Разногласия внутри Политбюро впервые вырвались наружу на июльском Пленуме ЦК при обсуждении доклада Микояна о политике хлебозаготовок. В речи на пленуме Сталин не только подчеркнул, что "мы не можем зарекаться раз навсегда от применения чрезвычайных мер"[12], но подвёл под эти меры "теоретическое" обоснование, выдвинув тезис об обострении классовой борьбы по мере продвижения к социализму. Так как сопротивление классового врага будет расти, то необходимо "твёрдое руководство". Весь этот набор софизмов Бухарин в беседе с Каменевым (см. гл. VI) расценил как "полицейщину"[13].
Не меньшее возмущение Бухарина вызвал впервые обнародованный Сталиным на пленуме тезис о "дани", т. е. "добавочном налоге" или "сверхналоге" на крестьянство, который "мы вынуждены брать временно для того, чтобы сохранить и развить дальше нынешний темп развития индустрии"[14]. Формой этой "дани", которую необходимо получить от крестьянства, Сталин объявил "ножницы" цен на промышленные и сельскохозяйственные товары. Понятие ценовых "ножниц" было впервые выдвинуто Троцким на XII съезде партии. Одной из главных экономических идей левой оппозиции была идея сокращения ножниц на базе планомерной индустриализации. Памятуя об этом, Сталин упрекнул бухаринцев в том, что они, "подобно троцкистам", хотят "закрыть ножницы", которые "должны существовать ещё долго"[15].
В противовес этим положениям Бухарин и его сторонники говорили на пленуме об ошибках "нового курса" в деревне, последствиями которого стали сокращение крестьянами посевов и наметившаяся "размычка" рабочего класса и крестьянства. Особенно тревожным сигналом, свидетельствующим об ухудшении отношений с середняком, Бухарин назвал массовые крестьянские выступления, вызванные проведением чрезвычайных мер. Он сообщил пленуму, что из сводок ГПУ, которые он специально изучал, он узнал о том, что в первой половине 1928 года в стране прошло свыше 150 крестьянских восстаний.
Рыков признал свою ответственность как председателя Совнаркома за административный нажим на крестьянство: "Я один из главных виновников произошедших событий ... Я лично был уверен в том, что административные меры приведут к ликвидации хлебного кризиса. Этого, к сожалению, не произошло"[16].
Особенно резкий характер приняли споры на пленуме после выступления Молотова, утверждавшего, что опасность представляет не только кулак, но и середняк, который "окреп и поэтому пришёл в столкновение". Это выступление Томский расценил как призыв к отказу от нэпа. В ответ Сталин обвинил Томского в том, что он считает, будто "у нас нет никаких резервов, кроме уступок крестьянству в деревне. Это капитулянтство и неверие в строительство социализма"[17].
Столкнувшись с резким сопротивлением своему новому курсу в деревне, Сталин отказался от своих недавних установок о форсировании коллективизации. Когда Угланов назвал теоретической путаницей противопоставление колхозов и единоличного хозяйства, Сталин подтвердил: "Да, есть путаница", и подчеркнул, что "мелкое хозяйство ещё долго будет базой нашего производства". В своей речи он говорил, что мелкое крестьянское хозяйство не исчерпало возможностей своего дальнейшего развития, что задача подъема индивидуального хозяйства остается главной задачей партии, хотя она стала уже недостаточной для решения зерновой проблемы и должна быть дополнена задачами по созданию колхозов и совхозов[18].
Выявившиеся на пленуме разногласия было решено не выносить на общепартийное обсуждение, а попытаться изжить внутри ЦК и Политбюро "мирным путём". В единогласно принятых резолюциях пленума указывалось на необходимость ликвидировать все рецидивы продразвёрстки, нарушения законности, поднять государственные закупочные цены на хлеб и отказаться в предстоящей хлебозаготовительной кампании от применения чрезвычайных мер. Все эти успокаивающие заверения содержались и в докладе Сталина об итогах пленума.
Хотя июльский пленум в решающих вопросах принял линию, предлагавшуюся "правыми", он стал тем толчком, который дал окончательно почувствовать "тройке", что Сталин загоняет её в новую "оппозицию". Об острых и болезненных формах, которые приняла к тому времени внутрипартийная борьба, ограниченная рамками Политбюро, свидетельствует происшедший в дни работы пленума эпизод, оказавший огромное влияние на дальнейшее развитие этой борьбы.
ПРИМЕЧАНИЯ
[1] Правда. 1988. 3 октября.<<
[2] Вопросы истории. 1991. № 2-3. с. 196.<<
[3] КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. Изд. 9. т. 4. М., 1984. с. 317, 319.<<
[4] Правда. 1928. 19 апреля<<
[5] Сталин И. В. Соч. т. 11. с. 31-33.<<
[6] Там же. с. 45-47.<<
[7] Там же. с. 81.<<
[8] Астров В. К текущему моменту - Правда. 1928. 1 июля.<<
[9] Бухарин Н. И. Проблемы теории и практики социализма. М., 1989. с. 300-301.<<
[10] Там же. с. 298-299.<<
[11] Литературная газета. 1990. 26 декабря.<<
[12] Сталин И. В. Соч. т. 11. с. 174.<<
[13] Вопросы истории. 1991. № 2-3. с. 196.<<
[14] Сталин И. В. Соч. т. 11. с. 159.<<
[15] Вопросы истории. 1991. № 2-3. с. 195.<<
[16] Вопросы истории КПСС. 1989. № 12. с. 84.<<
[17] Вопросы истории. 1991. № 2-3. с. 196.<<
[18] Сталин И. В. Соч. т. 11. с. 180, 185; Известия ЦК КПСС.&NBSP1989. № 1. с. 126.<<