Habent sua fata libelli – книги имеют свою судьбу. Когда я писала свое «Накопление», меня время от времени угнетала та мысль, что все интересующиеся теоретическими вопросами марксисты заявят что то, что я пытаюсь столь обстоятельно развить и обосновать, представляет собой нечто само собой разумеющееся. Я полагала, что никто собственно не представлял себе дело иначе и что мое решение проблемы вообще является единственно возможным и мыслимым. Оказалось иное.
Ряд критиков в социал-демократической прессе объявил мою книгу совершенно неудачной в ее основе, ибо проблема, которую надо было бы решить, в этой области вообще якобы не существует, а я стала достойной сожаления жертвой чистого недоразумения. С появлением моей книги связаны факты, которые во всяком случае надо признать необычными. Появившаяся в «Vorwarts'e» 16 февраля 1913 г. рецензия на «Накопление», даже для мало посвященного в дело читателя представляет собой по тону и по содержанию нечто совершенно странное, тем более, что критикуемая книга носит чисто теоретический характер, ни с кем из живых марксистов не полемизирует и отличается строжайшей объективностью. Но этого мало. Против тех, кто написал о моей книге благоприятный отзыв, был предпринят своего рода начальнический поход, который с замечательным усердием велся центральным органом. Беспримерный и сам по себе несколько комичный факт: по вопросу о чисто теоретической работе, посвященной сложной абстрактно-научной проблеме, выступила вся редакция политической ежедневной газеты, – из которой самое большее два члена вообще читали мою книгу, – чтобы вынести о ней коллективный приговор. При этом такие люди, как Франц Меринг и Ю. Карский, были объявлены людьми, ничего не понимающими в вопросах политической экономии, только для того, чтобы выставить в качестве «специалистов» тех, кто разругал мою книгу.
Подобная судьба, насколько помнится, не выпала на долю ни одной из новинок в партийной литературе с тех пор как она существует, а между тем ведь на самом деле не все же чистые перлы выпускаются в продолжение десятилетий социал-демократическими издательствами. Необычное во всех этих фактах ясно показывает, что моя книга, кроме «чистой науки», так или иначе затронула еще другие страсти. Но для того, чтобы правильно судить обо всем
375
этом, нужно прежде всего хотя бы в основных чертах ознакомиться с относящимися сюда вопросами.
О чем идет речь в этой столь энергично оспариваемой книге? Читающей публике содержание ее кажется в высшей степени страшным благодаря внешнему и само по себе второстепенному обстоятельству, – благодаря часто применяемым в ней математическим формулам. В критических отзывах о моей книге эти формулы составляют центральный пункт, и некоторые из моих строгих господ критиков принялись даже основательно поучать меня на предмет составления еще более сложных математических формул, при одном взгляде на которые у обыкновенных смертных пробегает по телу легкая дрожь. Мы увидим, дальше, что эта слабость моих «специалистов» к схемам – не случайность, а теснейшим образом связана с их точкой зрения по данному вопросу. Однако проблема накопления сама по себе имеет чисто экономический, общественный характер; она не имеет ничего общего с математическими формулами и может быть изложена и понята без них. Если Маркс в отделе его «Капитала», посвященном воспроизводству совокупного общественного капитала, конструировал математические схемы, подобно тому как это делал на сто лет раньше основоположник школы физиократов и политической экономии как точной науки Кенэ, – то это служило им обоим исключительно для большей легкости и ясности изложения. Это послужило Марксу, как и Кенэ, также для наглядного представления того факта, что в явлениях хозяйственной жизни буржуазного общества, несмотря на его видимую хаотичность и кажущееся господство индивидуального произвола, дело по существу идет о таких же строго закономерных связях, как, например, в явлениях физической природы. Так как мои положения о накоплении покоятся на изложении Маркса и в то же время с ним критически расходятся, и так как Маркс специально в вопросе о накоплении не пошел дальше конструирования нескольких схем и начала их анализа, что собственно и дало повод к моей критике, то и я, само собой разумеется, должна была остановиться на марксовых схемах. Я должна была это сделать, во-первых, потому, что я не могла их произвольно исключить из изложения Маркса, и, во-вторых, именно для того, чтобы выяснить недостаточность данного им способа доказательства.
Попытаемся однако представить проблему в самой простой форме, без всяких математических формул.
Над капиталистическим способом производства господствуют интересы прибыли. Для всякого капиталиста производство лишь тогда имеет смысл и цель, когда оно дает возможность из года в год наполнять карманы «чистым доходом», т. е. прибылью, которая остается сверх всех его затрат капитала. Но основным законом капиталистического производства в отличие от всяких других форм хозяйства, покоящихся на эксплоатации, является не просто прибыль в виде чистого золота, но постоянно возрастающая прибыль. Для этой цели капиталист опять-таки в отличие от других исторических типов эксплоататора затрачивает плоды своей эксплоатации не исключительно и даже не в первую очередь для личного удовольствия: он затрачивает их во все возрастающей мере для повышения самой эксплоатации. Большая часть полученной прибыли опять
376
присоединяется к капиталу, затрачивается на расширение производства. Капитал таким образом накопляется, он, по выражению Маркса, «аккумулируется», и, как предпосылка и следствие накопления, капиталистическое производство все более расширяется.
Но для осуществления этого недостаточно однако доброй воли капиталиста: этот процесс связан с объективными общественными условиями, которые можно представить следующим образом.
Чтобы была возможна эксплоатация, прежде всего необходимо, чтобы была налицо рабочая сила в достаточном количестве. О том, чтобы это имело место, заботится капитал с того момента, как капиталистический способ производства выступил на историческую сцену и более или менее консолидировался; это достигается самим механизмом этого производства: во-первых, тем, что занятым наемным рабочим, худо ли, хорошо ли, дается капиталом возможность содержать себя на полученную заработную плату для целей дальнейшей эксплоатации и увеличиваться численно путем естественного размножения, но дается т о л ь к о эта возможность, и, во-вторых, тем, что капитал путем постоянной пролетаризации средних слоев и конкуренции, которую он подготовляет наемному рабочему при помощи машины в крупной промышленности, создает резервную армию индустриального пролетариата, находящуюся всегда в его распоряжении.
После того как это условие исполнено, т. е. после того как капиталу обеспечен в виде наемного пролетариата постоянно находящийся в его распоряжении материал для эксплоатации, и механизм эксплоатации регулирован самой системой найма, на сцену выступает новое основное условие накопления капитала: возможность все снова и снова продавать произведенные наемными рабочими товары, чтобы получить обратно в деньгах как собственные затраты капиталистов, так и в ы ж а т у ю из рабочей силы прибавочную стоимость. «Первое условие накопления выполнено, раз капиталисту удалось продать свои товары и снова превратить в капитал большую часть полученных за них денег» («Капитал», т. I, отдел седьмой, Введение). Поэтому, чтобы накопление совершалось как непрерывный процесс, для капитала необходима постоянно возрастающая возможность сбыта товаров. Основное условие эксплоатации капитал, как мы видели, создает себе сам. Первый том «Капитала» Маркса подробно анализировал и описал этот процесс. Но как обстоит дело с возможностями реализации плодов этой эксплоатации с возможностями сбыта? От чего они зависят? Во власти ли капитала и кроется ли в существе самого его механизма производства возможность расширить сбыт соответственно его потребностям, как он приспособляет к своим потребностям количество рабочей силы? Ни в коем случае. Здесь находит свое выражение зависимость капитала от общественных условий. Несмотря на все свои кардинальные отличия от всех других исторических форм производства, капиталистическое производство имеет с ними то общее, что оно в последнем счете, – невзирая на то, что для него субъективно важны лишь интересы прибыли как руководящая цель, – объективно должно удовлетворять материальные потребности общества; указанной субъективной цели оно может достигнуть лишь тем и лиши в том, постольку, поскольку оно служит этой
377
объективной задаче. Капиталистические товары лишь тогда и лишь постольку могут быть проданы и заключающаяся в них прибыль лишь постольку может быть превращена в деньги, поскольку эти товары удовлетворяют общественную потребность. Постоянное расширение капиталистического производства, т. е. постоянное накопление капитала, связано таким образом со столь же постоянным расширением общественных потребностей.
Но что такое общественная потребность? Можно ли ее каким-нибудь образом определить точнее, можно ли ее как-нибудь измерить, или же мы должны довольствоваться здесь лишь неопределенным понятием?
Если посмотреть на дело так, как оно выступает на поверхности хозяйственной жизни в повседневной практике, т. е. с точки зрения отдельного капиталиста, то оно по существу не осязаемо. Капиталист производит и продает машины. Его клиентами являются другие капиталисты, покупающие у него машины с тем, чтобы этим самым снова капиталистически производить другие товары. Первый может тем больше сбыть своих товаров, чем больше последние расширяют свое производство; он может тем больше накоплять, чем больше они "накопляют в своих отраслях производства. Здесь «общественной потребностью», с которой связан наш капиталист, была бы потребность других капиталистов, предпосылкой расширения его производства было бы расширение их производства. Другой капиталист производит и продает средства существования для рабочих. Он может тем больше продавать, стало быть, тем больше накоплять, чем больше рабочих занято у других капиталистов (и у него самого) или, другими словами, чем больше другие капиталисты производят и накопляют. Но от чего зависит возможность расширения «другими» их предприятий? Очевидно, опять-таки от того, могут ли «эти» капиталисты, например, производители машин, средств существования, покупать у них их товары в постоянно возрастающем количестве. «Общественной потребностью», от которой зависит накопление капитала, при ближайшем рассмотрении таким образом оказывается как-будто само накопление капитала. Чем больше капитал накопляет, тем больше он накопляет; ближайшее рассмотрение вопроса приводит, повидимому, к этой пустой тавтологии или к головокружительной карусели. Где здесь начало, инициатива импульса, – не видно. Мы явственно вращаемся в кругу, и проблема исчезает у нас под руками. Это на самом деле и происходит, но лишь до тех пор пока мы исследуем вопрос с точки зрения поверхности рынка, т. е. отдельного капитала, этой излюбленной формы вульгарного экономиста[1].
Но вопрос сразу получает определенный вид и строгие очертания, когда мы рассматриваем капиталистическое производство как целое, с точки зрения совокупного капитала, т. е. в последнем счете с един-
[1] Подобного рола пример дает рецензент моей книги из «Vorwarts'a» Г. Экштейн, которые после вступительных значительных обещаний просветить читателя насчет общественной потребности пару раз, подобно кошке, оборачивается вокруг собственного хвоста и, не подвинувшись с места, в конце концов объявляет, что дело «отнюдь не так просто и легко». Эго, конечно, верно. Сказать пару нелепых фраз гораздо проще и легче.
378
ственно решающей и правильной точки зрения. Такова именно точка зрения, которую Маркс впервые систематически развил во втором томе своего «Капитала», но которую он однако положил в основу всей своей теории. Суверенное частное бытие отдельного капитала на деле есть лишь внешняя форма, поверхностное явление хозяйственной жизни, – форма, которую только вульгарные экономисты рассматривают как сущность вещей и единственный источник познания. При всех этих явлениях, выступающих на поверхность, и при всех противоречиях конкуренции, все же несомненен тот факт, что все отдельные капиталы образуют одно общественное целое, что над их бытием и движением господствуют общие общественные законы, которые через постоянные отклонения лишь в результате отсутствия планомерности и анархии современной системы осуществляются за спиной отдельных капиталистов и помимо их сознания.
Если мы рассмотрим капиталистическое производство как целое, то общественная потребность тотчас же становится осязаемой величиной, распадающейся на осязаемые части.
Представим себе, что все производимые в капиталистическом обществе товары ежегодно складываются на одном месте, в одну большую кучу, чтобы, как совокупная масса, быть использованной обществом. Мы тогда сразу же увидим, что вся эта товарная масса ясно распадается на несколько больших частей разного рода и разного назначения.
При всякой общественной форме и во все времена производство так или иначе должно было заботиться о двух вещах. Во-первых, оно должно было, плохо ли, хорошо ли, кормить общество, одевать его и удовлетворять материальными вещами прочие его культурные потребности, т. е. оно, коротко говоря, должно было доставлять населению всех слоев и возрастов с р е д с т в а с у щ е с т в о в а н и я в самом широком смысле слова. Во-вторых, всякая форма производства должна была, – для того, чтобы сделать возможным дальнейшее существование общества, следовательно, его дальнейший труд, – всегда производить новые с р е д с т в а п р о и з в о д с т в а для возобновления использованных; она должна была производить сырье, орудия, рабочие помещения и т. д. Без удовлетворения обеих этих элементарнейших потребностей всякого человеческого общества культурное развитие и прогресс были бы невозможны. И с этими элементарными требованиями должно считаться и капиталистическое производство, несмотря на всю его анархию и независимо от интересов прибыли.
Соответственно с этим мы в том общем капиталистическом складе товаров, которые мы себе представили, найдем прежде всего большую часть товаров, которые представляют возмещение использованных в истекшем году средств производства. Это новое сырье, машины, строения (или то, что Маркс называет постоянным капиталом), которые отдельные капиталисты произвели друг для друга в своих предприятиях и которыми они должны обменяться между собой, чтобы сделать возможным во всех предприятиях производство в прежних размерах. Так как все необходимые для общественного процесса труда средства производства (согласно нашему допущению)
379
доставляются капиталистическими предприятиями, то обмен соответствующих товаров на рынке является, так сказать, внутренним, домашним делом самих капиталистов. Деньги, необходимые для того, чтобы всесторонне осуществить этот обмен товаров, получаются, конечно, из кармана класса капиталистов – ведь каждый предприниматель должен наперед располагать соответствующей денежной суммой для своего предприятия – и по завершении обмена возвращаются с рынка обратно в карман класса капиталистов.
Так как мы рассматриваем здесь лишь возобновление средств производства в прежнем размере, то достаточно из года в год иметь одну и ту же сумму денег, которая была бы посредницей в периодическом взаимном обеспечении капиталистов средствами производства и то и дело возвращалась бы на время обратно в их карманы.
Как и при всяком другом обществе, вторая, большая часть капиталистической товарной массы, должна заключать в себе средства существования населения. Но на какие части распадается при капиталистической общественной форме население и как оно получает свои средства существования? Два основных явления характеризуют капиталистический способ производства: во-первых, всеобщий товарный обмен; в данном случае это означает прежде всего, что ни один человек не может получить из общественной товарной массы ни малейшего количества средств существования, если он не владеет необходимыми для их покупки покупательными средствами – деньгами; во-вторых, капиталистическая система найма, т. е. отношение, при котором большая часть трудящихся получает средства для покупки товаров лишь благодаря обмену с капиталом своей рабочей силы и при котором имущий класс получает свои средства существования благодаря эксплоатации указанного отношения. Таким образом само капиталистическое производство предполагает два больших класса населения: капиталистов и рабочих, которые в отношении обеспечения себя средствами существования находятся в совершенно различном положении. Как бы безразлична ни была судьба рабочих для отдельного капиталиста, но их необходимо по крайней мере кормить, пока их рабочая сила применима для нужд капитала, дабы поддержать их существование для дальнейшей эксплоатации. Следовательно, класс капиталистов ежегодно уделяет рабочим из общей массы произведенных ими товаров такую часть средств существования, которая необходима как раз для того, чтобы они могли участвовать в производстве. Для покупки этих товаров рабочие получают от предпринимателей заработную плату в денежной форме, следовательно, рабочий класс путем обмена прежде всего получает ежегодно от класса капиталистов за проданную рабочую силу определенную денежную сумму, которую он обменивает на известное количество средств существования, взятых опять-таки из общественной товарной массы, составляющей собственность капиталистов; это количество средств существования соответствует культурному уровню и степени развития классовой борьбы рабочего класса. Деньги, которые выступают в качестве посредников при этом втором большом меновом акте, получаются таким образом опять-таки из кармана класса капиталистов: для того, чтобы предприятие работало, каждый предприниматель должен авансировать, по терминологии Маркса, «переменный
380
капитал», т.е. денежный капитал, необходимый для покупки рабочей силы. Но после того как рабочий закупил все нужные ему средства существования (а каждый рабочий должен это делать для содержания самого себя и своей семьи), эти деньги до последнего гроша вновь возвращаются в карман капиталистов как класса. Ибо капиталистические предприниматели продают рабочим средства существования как товар. Перейдем к потреблению самих капиталистов. Средства существования класса капиталистов принадлежат ему уже как товарная масса, до всякого обмена, в силу капиталистических отношений, согласно которым все товары вообще, за исключением единственного товара – рабочей силы, появляются на свет как собственность капитала. Конечно, эти «лучшие» средства существования именно потому, что они – товары, появляются на свет как собственность многих распыленных отдельных капиталистов, как их частная собственность. Чтобы класс капиталистов мог потребить принадлежащую ему массу средств существования, необходимо, чтобы и здесь, как в случае с постоянным капиталом, имел место всесторонний взаимный обмен между капиталистами. И в этом случае общественный обмен должен быть проведен при посредстве денег, и потребную для этой цели сумму денег должны бросить в обращение опять-таки сами капиталисты; здесь, как и при возобновлении постоянного капитала, дело идет опять-таки о внутренних, домашних обстоятельствах класса предпринимателей. Но указанная денежная сумма по завершении обмена и здесь возвращается в карман всего класса капиталистов как целого; она возвращается туда, откуда она ушла.
О том, чтобы ежегодно действительно, производилось потребное количество средств существования с необходимыми для капиталистов предметами роскоши, об этом заботится тот самый механизм капиталистической эксплоатации, который вообще регулирует отношения найма. Если бы рабочие производили лишь столько средств существования, сколько необходимо для их собственного содержания, то их занятие с точки зрения капитала было бы бессмыслицей. Оно приобретает смысл лишь тогда, когда рабочий сверх своего собственного содержания, соответствующего его заработной плате, обеспечивает также и содержание своего «кормильца», т. е. когда он, по терминологии Маркса, создает для капиталиста прибавочную стоимость. И эта прибавочная стоимость должна между прочим служить для того, чтобы обеспечить классу капиталистов, – как это имело место по отношению ко всякому классу эксплоататоров в прежние периоды истории – необходимый уровень жизни и известную роскошь. После этого у капиталистов остается еще своеобразный труд: путем взаимного обмена соответствующих товаров и ассигнования для этой цели необходимых денежных средств озаботиться о полном нужды и лишений существовании своего собственного класса и о его естественном размножении.
Этим было бы покончено с двумя большими частями в нашей общественной товарной массе: со средствами производства для возобновления процесса труда и со средствами существования для содержания населения, т. е. рабочего класса, с одной стороны, и класса капиталистов – с другой.
381
Легко может создаться представление, что мы до сих пор рисовали чисто фантастические картины. Какой же капиталист в настоящее время знает, что и сколько необходимо для возмещения всего изношенного капитала, для прокормления всего рабочего, класса или класса капиталистов, и какой капиталист вообще заботится обо всем этом? Ведь каждый предприниматель производит вслепую, чтобы конкурировать с другими, и видит только то, что происходит перед его носом. Но, несмотря на беспорядочность конкуренции и анархию, все же имеются, очевидно, в конце-концов невидимые законы, которые оказывают свое действие; без них капиталистическое общество уж давным-давно разлетелось бы впрах. И весь смысл политической экономии как науки и в частности сознательная цель экономического учения Маркса заключается в том, чтобы выявить те скрытые законы, которые при всей анархии частных хозяйств поддерживают порядок и связь всего общественного целого. Именно эти объективные невидимые законы капиталистического накопления – накопление капиталов путем прогрессивного расширения производства – мы и должны теперь исследовать. Из того, что излагаемые нами здесь законы не руководят сознательным образом действиями отдельных функционирующих капиталов, что в действительности не существует такого общественного органа, который сознательно вырабатывал бы эти законы и проводил бы их в жизнь, из этого вытекает лишь тот факт, что современное производство приспособляется к своим задачам путем шатаний, путем постоянного перепроизводства и недопроизводства, путем постоянных колебаний цен и кризисов. Но именно эти колебания цен и кризисы имеют в конце концов для общества как целого то значение, что они то и дело снова и снова вводят хаотическое частное производство в рамки общих связей; без этого оно очень скоро вышло бы из пазов своих. Если попытаемся здесь вместе с Марксом набросать крупными штрихами отношение совокупного капиталистического производства к общественным потребностям, то мы отвлекаемся лишь от специфических м е т о д о в капитализма – от колебаний цен и кризисов, посредством которых он приводит в соответствие указанные отношения, – и рассматриваем самую сущность дела.
Но теми двумя большими частями общественной товарной массы, с которыми мы покончили, ограничиться однако нельзя. Если бы эксплоатация рабочих служила только для того, чтобы обеспечить эксплоататорам роскошную жизнь, то мы имели бы дело не с современным господством капитала, а со своего рода модернизированным рабским или средневековым феодальным хозяйством. Ее жизненная цель и призвание – прибыль в образе денег, накопление денежного капитала. Истинный исторический смысл производства начинается таким образом лишь там, где эксплоатация выходит за пределы указанных границ. Прибавочной стоимости не только должно хватать на то, чтобы обеспечить классу капиталистов «соответствующий его состоянию» образ жизни: она сверх этого должна заключать в себе часть, предназначенную для накопления. Более того. Эта господствующая над всем истинная цель имеет настолько важное значение, что рабочие лишь постольку получают работу, т. е. лишь постольку ставятся в положение, когда они сами создают себе средства существования, поскольку они производят ту часть прибыли, которая пред-
382
назначена для накопления, и поскольку имеются виды на возможность накопления ее в денежной форме.
Соответственно этому мы в нашем воображаемом едином складе капиталистического общества должны найти еще третью часть товаров, которая не предназначена ни для возобновления использованных средств производства, ни для содержания рабочих и капиталистов; все это мы уже рассмотрели. Это будет часть товаров, содержащая ту неоценимую долю выжатой из рабочих прибавочной стоимости, которая собственно и составляет жизненную цель капитала: прибыль, предназначенную для капитализации, для накопления. Какого это рода товары и какая часть общества в них нуждается, т. е. кто покупает их у капиталистов, чтобы в конце-концов дать им возможность превратить важнейшую часть прибыли в чистое золото?
Здесь мы подошли к существу проблемы накопления и должны рассмотреть все попытки ее решения.
Быть может, покупателями последней части товаров общественного склада являются рабочие? Но ведь рабочие, кроме полученной ими от предпринимателей заработной платы, не владеют никакими покупательными средствами и лишь в размере этой платы получают в обрез ассигнованную им часть совокупного общественного продукта. Сверх этого они ни на грош не могут купить капиталистических товаров, как бы ни были велики их неудовлетворенные жизненные потребности. К тому же стремления и интересы класса капиталистов направлены к тому, чтобы уделить рабочим потребляемую ими часть совокупного общественного продукта и необходимые для этого покупательные средства по возможности в обрез, а отнюдь не в избытке. Ибо с точки зрения капиталистов как класса (очень важно держаться именно этой точки зрения в отличие от извращенных представлений отдельного капиталиста) рабочие – не покупатели, не «клиенты», как другие, а лишь рабочая сила, содержание которой за счет части ее же собственного продукта является печальной необходимостью; содержание это притом сводится к социально допустимому в данное время минимуму.
Но, может быть, сами капиталисты, расширяя собственное частное потребление, могут явиться покупателями рассматриваемой нами последней части их общественной товарной массы? Быть может, это разрешило бы задачу, хотя роскошь господствующего класса, включая сюда и всякие прихоти, и без того обеспечена в достаточной мере. Однако если бы сами капиталисты без остатка прокучивали всю выжатую из рабочих прибавочную стоимость, то накопления никакого не было бы. Мы имели бы тогда перед собой с точки зрения капитала совершенно фантастический возврат к своего рода модернизованному рабскому хозяйству или феодализму. Обратное, правда, мыслимо и при случае усердно практикуется: капиталистическое накопление с рабовладельческими и крепостническими формами эксплоатации мы могли найти до 60-х годов прошлого столетия в Соединенных штатах, и еще теперь находим в Румынии и в разных заокеанских колониях. Но противоположный случай – современная форма эксплоатации, т. е. свободные отношения найма с последующим античным или феодальным прокучиванием прибавочной стоимости при полном пренебрежении накоплением, – такой смертный грех про-
383
тив святого духа капитала попросту немыслим. Здесь точка зрения совокупного капитала опять-таки весьма существенно отличается от точки зрения отдельного предпринимателя. Для последнего и роскошь «знатных господ», например, выступает как желанное расширение сбыта, стало быть, как первоклассные условия накопления. Для всех капиталистов как класса потребление всей прибавочной стоимости в виде роскоши является чистейшим безумием, экономическим самоубийством, потому что это означает не что иное, как уничтожение накопления в корне.
Итак, кто же является покупателем, потребителем той части всех общественных товаров, продажа которой только и делает возможным накопление? Ясно одно: этими покупателями не могут быть ни рабочие, ни капиталисты.
Но разве в обществе нет других слоев в роде чиновников, военных, духовенства, ученых, художников, которых нельзя отнести ни к рабочим, ни к капиталистам? Разве все эти категории населения не должны удовлетворять свои потребности? Быть может, они-то и выступают в качестве искомых покупателей избытка товаров? Для отдельного капиталиста это опять-таки так. Но иначе представляется дело, если мы рассматриваем всех предпринимателей как класс, если мы рассматриваем совокупный общественный капитал. В капиталистическом обществе все перечисленные слои и профессии с экономической точки зрения являются лишь придатком класса капиталистов. Если мы спрашиваем, откуда чиновники, военные, духовные, художники и т. д. получают свои покупательные средства, то оказывается, что источником последних является отчасти карман капиталистов, отчасти (через посредство системы косвенных налогов) заработная плата. Таким образом эти слои с экономической точки зрения для капитала, взятого как целое, не являются особым классом потребителей, так как они не обладают никаким самостоятельным источником покупательной силы и так как они в качестве сотрапезников обеих частей общества – капиталистов и рабочих уже подразумеваются, когда мы говорим о потреблении этих двух классов.
Итак, мы пока не видим покупателя, не видим никакой возможности сбыть последнюю часть товаров, продажа которых только и делает возможным накопление.
Есть, наконец, простой выход из затруднения. Может быть, мы уподобляемся тому всаднику, который безнадежно разыскивал коня, на котором он сидел? Может быть, капиталисты сами покупают друг у друга этот остаток товаров и притом не для того, чтобы прокутить их в свое удовольствие, а затратить именно на расширение производства с целью накопления? Ибо что такое накопление, как не расширение капиталистического производства? Но для того, чтобы удовлетворять этой цели, указанные товары должны состоять не из предметов роскоши для частного потребления капиталистов, а из разного рода средств производства (нового постоянного капитала) и средств существования для рабочих.
Пусть это будет так. Но подобное решение лишь переносит затруднение с данного момента на следующий. В самом деле, допустив, что накопление началось и что расширенное производство в следующем году выбрасывает на рынок еще большую массу товаров, чем в
384
этом году, мы снова наталкиваемся на вопрос: где же мы т о г д а найдем покупателей для еще более возросшего количества товаров?
Если нам ответят, что это возросшее количество товаров и в следующем году будет обменено капиталистами между собой и затрачивается ими всеми опять-таки для расширения производства, и так из года в год, то мы будем иметь перед собой карусель, которая вращается сама собой в пустом пространстве. Это будет в таком случае не капиталистическое накопление, т, е. не накопление денежного капитала, а нечто противоположное: производство товаров ради производства, стало быть, с точки зрения капитала совершеннейшая бессмыслица. Если капиталисты как класс всегда лишь сами являются покупателями всей своей товарной массы (за исключением той части, которую они постоянно должны уделять рабочему классу на его содержание), если они сами должны собственными деньгами постоянно покупать товары и превращать в золото заключающуюся в них прибавочную стоимость, то накопление прибыли, накопление классом капиталистов как целого невозможно.
Если мы хотим, чтобы накопление имело место, то необходимо, чтобы для той части товаров, в которых заключается предназначенная для накопления прибыль, нашлись совсем другие покупатели – покупатели, которые черпают свои покупательные средства из самостоятельного источника, а не из кармана капиталистов, как рабочие или сотрудники капитала – государственные органы, войско, духовенство, либеральные профессии. Стало быть это должны быть покупатели, которые получают покупательные средства на основе товарного обмена, следовательно, от производства товаров, которое имеет место за пределами капиталистического товарного производства; это должны быть, следовательно, производители, средства производства которых нельзя рассматривать как капитал, и которые сами не принадлежат ни к одной из двух категорий – категорий капиталистов и рабочих, но тем не менее так или иначе нуждаются в капиталистических товарах.
Но где же мы находим подобных покупателей? Ведь в современном обществе, кроме капиталистов и всей их свиты паразитов, нет никаких других классов или слоев!
Здесь мы подходим к узловому пункту вопроса. Во втором, как и в первом томе «Капитала», Маркс в качестве предпосылки своего анализа берет то положение, что капиталистическое производство является единственной и исключительной формой производства. В первом томе он говорит: «Мы оставляем здесь в стороне внешнюю торговлю, которая туземные сорта товаров замещает заграничными и при помощи которой нация может превратить предметы роскоши в средства производства и существования, или наоборот. Для того, чтобы рассмотреть предмет нашего исследования в совершенно чистом виде, независимо от затемняющих дело побочных обстоятельств, мы должны весь торгующий мир рассматривать как одну нацию и предположить, что капиталистическое производство укрепилось повсеместно и овладело всеми отраслями производства» («Капитал», т. I, стр. 589, перев. Базарова и Степанова. Москва, 1920. Примечание 25). И во втором томе: «По нашему предположению – при всеобщем и исключительном господстве капиталистического производства, – кроме этого
385
класса вообще не существует никаких других классов, кроме класса рабочих»[1]. При этих условиях в обществе есть, конечно, только капиталисты с их придатком и наемные пролетарии; других слоев, других товаропроизводителей и потребителей мы тут не находим. Но в таком случае капиталистическое накопление, как я попыталась показать, стоит как раз перед той неразрешимой проблемой, к которой мы в конце концов пришли.
Можно поворачивать вопрос как угодно, но до тех пор пока мы остаемся в предположении, что в обществе нет никаких других слоев, кроме капиталистов и наемных рабочих, капиталисты как класс не в состоянии отделаться от своих избыточных товаров, чтобы превратить прибавочную стоимость в деньги и получить таким образом возможность накоплять капитал.
Но марксово допущение является лишь теоретической предпосылкой в целях облегчения и упрощения исследования. В действительности капиталистическое производство, как это всякому известно и как это при случае подчеркивает в «Капитале» сам Маркс, отнюдь не является единственным и исключительно господствующим. В действительности во всех капиталистических странах, даже в странах с высоко развитой крупной промышленностью, наряду с капиталистическими предприятиями в индустрии и в земледелии имеется множество ремесленных и крестьянских хозяйств, которые ведут простое товарное производство. В действительности наряду со старыми капиталистическими странами даже в самой Европе есть страны, в которых крестьянское и ремесленное производство сильно преобладает даже в настоящее время. Таковы Россия, Балканы, Скандинавия, Испания. И, наконец, наряду с капиталистической Европой и Северной Америкой есть колоссальные континенты, где капиталистическое производство пустило корни лишь в немногих разбросанных пунктах, в то время как в остальных местах народы, обитающие на этих континентах, переживают всевозможные хозяйственные формы, начиная с первобытного коммунизма и кончая феодальным, крестьянским и ремесленным хозяйством. Все эти общественные формы и формы производства существуют и существовали не только в спокойном территориальном соседстве с капитализмом; напротив того, с самого начала капиталистической эры между ними и европейским капиталом развился усиленный обмен веществ совершенно особого свойства. Капиталистическое производство как подлинное массовое производство нуждается в покупателях как из крестьянских и ремесленных кругов старых стран, так и в потребителях всех других стран, в то время как оно со своей стороны технически совершенно не может обойтись без продуктов производства этих слоев и стран (будь это средства производства или средства потребления). Таким образом между капиталистическим производством и его некапиталистической средой с самого начала должны были развиться отношения обмена, при которых для капитала создалась возможность реализовывать в чистом золоте свою собственную прибавочную стоимость для целей дальнейшей капитализации, обеспечивать себя всякого рода необходимыми ему для расширения собственного производства товарами
[1] Стр. 331, по перев. Базарова и Степанова, изд. 1919 г.
386
и, наконец, путем разрушения этих некапиталистических форм производства получать все новый и новый приток пролетаризованной рабочей силы.
Но это только голое экономическое содержание создающихся отношений. Его конкретную картину в действительности создает исторический процесс развития капитализма на мировой арене со всем его пестрым и меняющимся многообразием.
Ибо капитализм при обмене с окружающей его некапиталистической средой прежде всего наталкивается на затруднения, вытекающие из натурального хозяйства, из устойчивых общественных отношений, и на ограниченные потребности как патриархально-крестьянского, так и ремесленного хозяйства. Тут капитал прибегает к «героическим средствам», к методам политического насилия. В самой Европе его первым шагом является революционное преодоление феодального натурального хозяйства. В заокеанских странах порабощение и разрушение традиционных общинных отношений являются первым делом, всемирноисторическим актом рождения капитала, и с этого времени указанные методы выступают в качестве постоянных спутников накопления. Путем разрушения первобытных, натурально-хозяйственных и патриархально-крестьянских отношений этих стран европейский капитал открывает там ворота товарообмену и товарному производству, превращает их жителей в покупателей капиталистических товаров и в то же самое время чрезвычайно сильно ускоряет собственное накопление при помощи прямого массового грабежа природных сокровищ и накопленных богатств порабощенных народов. С начала XIX столетия рука об руку с этими методами идет вывоз накопленного капитала из Европы в некапиталистические страны других частей света, где он на новом поприще, на развалинах туземных форм производства, находит новый круг покупателей своих товаров и, стало быть, дальнейшие возможности для накопления.
Таким образом капитализм все более и более расширяется благодаря взаимодействию с некапиталистическими общественными кругами и странами: он накопляет за их счет, но в то же время на каждом шагу разъедает и вытесняет их, чтобы самому стать на их место. Но чем больше капиталистические страны участвуют в этой погоне за областями накопления и чем меньше становятся те некапиталистические районы, которые открыты еще для мировой экспансии капитала, тем ожесточеннее становится конкурентная борьба капитала вокруг указанных областей накопления, тем в большей мере его экскурсии по мировой арене превращаются в цепь экономических и политических катастроф: в мировые кризисы, войны и революции.
Но этим процессом капитал двояким образом подготовляет свою собственную гибель: во-первых, он своим расширением за счет всех некапиталистических форм производства держит курс на тот момент, когда все человечество в действительности будет состоять из одних лишь капиталистов и наемных пролетариев и когда дальнейшее расширение, следовательно, накопление, станет поэтому невозможным; во-вторых, он в то же самое время, по мере того как эта тенденция находит свое выражение, обостряет классовые противоречия, международную хозяйственную и политическую анархию настолько, что он должен вызвать восстание международного пролетариата про-
387
тив существования капиталистического господства задолго до осуществления крайнего результата экономического развития, т. е. задолго до того момента, когда будет достигнуто абсолютное и безраздельное господство капиталистического производства во всем мире.
Таковы в общих чертах проблема и ее решение, как я себе их представляю. На первый взгляд это может показаться чисто теоретическим мудрствованием. И тем не менее проблема имеет близкое к нашим дням практическое значение. Оно заключается в тесной связи данной проблемы с самым выдающимся фактом современной общественной жизни, с империализмом. Крайние типичные проявления империалистического периода: мировая борьба капиталистических государств за колонии, за сферы влияния, за возможности приложения европейского капитала, международная система займов, милитаризм, высокие таможенные пошлины, господствующая роль в мировой политике банкового капитала и картельной промышленности – все это в настоящее время общеизвестно. Их связь с последней фазой капиталистического развития, их значение для накопления капитала настолько очевидны, что их отчетливо сознают и признают как носители, так и противники империализма. Социал-демократия не может однако довольствоваться эмпирическим познанием этого факта. Для нее важно точно исследовать экономические закономерности указанных связей, установить подлинный корень больших и сложных комплексов явлений империализма. Ибо, как это постоянно бывает в таких случаях, лишь ясное теоретическое понимание сущности проблемы может нам дать в нашей практике борьбы с империализмом ту уверенность, ту ясность цели и ту ударную силу, которые столь необходимы в политике пролетариата. Факты эксплоатации, прибавочного труда и прибыли были известны до появления «Капитала» Маркса. Но только точная теория прибавочной стоимости и ее образования, закона заработной платы и промышленной резервной армии, как ее конструировал Маркс на основе своей теории стоимости, дали практике классовой борьбы тот железный базис, на котором развивалось немецкое, а вслед за ним международное рабочее движение вплоть до мировой войны. Что одной теорией не обойдешься, что самую лучшую теорию можно иногда связать с самой гнусной практикой, это показывает именно теперешнее крушение германской социал-демократии. Но это крушение произошло не в результате, а вопреки теоретическому учению Маркса, и оно может быть преодолено только тем, что практика рабочего движения будет приведена в соответствие с его теорией. Как в общих задачах, так и в каждой более важной области классовой борьбы мы можем получить совершенно прочную основу для нашей позиции лишь из теории Маркса, из многих неисчерпаемых сокровищниц его фундаментальных работ.
Что объяснение экономического корня империализма должно быть выведено специально из законов накопления капитала и приведено с ними в соответствие, – это не подлежит никакому сомнению, так как империализм в целом уже по всеобщему эмпирическому признанию является не чем иным, как специфическим методом накопления. Но как это возможно, пока мы без всякой критики придерживаемся предпосылок Маркса во втором томе «Капитала», имеющих в виду общество, где капиталистическое производство является един-
388
ственным и где все население состоит только из капиталистов и наемных рабочих?
Как бы ни определяли внутренние экономические движущие силы империализма, во всяком случае ясно и общепризнано одно: его сущность состоит именно в распространении господства капитала из старых капиталистических стран на новые области и в хозяйственной и политической конкуренткой борьбе этих стран из-за подобных областей. Но Маркс, как мы видели, допускает во втором томе своего «Капитала», что весь мир является лишь «одной капиталистической нацией» и что все другие хозяйственные и общественные формы исчезли. Как же, спрашивается, объяснить империализм в таком обществе, где для него совершенно не осталось места?
Здесь, я полагала, нужно подойти к вопросу критически. Теоретическое допущение общества, состоящего из одних лишь капиталистов и рабочих, которое для определенных целей исследования (например, в первом томе «Капитала» при анализе отдельного капитала и его практики эксплоатации на фабрике) вполне законно и уместно, кажется мне неприменимым и мешающим анализу там, где речь идет о накоплении общественного капитала, взятого в целом. Так как последнее представляет действительный исторический процесс капиталистического развития, то его, по-моему, невозможно понять, если отвлечься от всех условий этой исторической действительности. Капиталистическое накопление как исторический процесс с первого до последнего дня развивается в среде различных докапиталистических формаций, в постоянной политической борьбе и непрерывном экономическом взаимодействии с ними. Как же можно правильно понять этот процесс и внутренние законы его развития в бескровной теоретической фикции, которая объявляет несуществующими всю эту среду, эту борьбу и это взаимодействие?
Мне кажется, что здесь именно духу теории Маркса будет вполне соответствовать отказ от предпосылок первого тома «Капитала», которые превосходно сослужили там свою службу и постановка исследования накопления как совокупного процесса на конкретный базис обмена веществ между капиталом и окружающей его исторической средой. Если итти этим путем, то объяснение процесса, по моему мнению, получается совершенно свободно именно из основного учения Маркса и в полном соответствии с остальными частями его главного экономического труда.
Сам Маркс только поставил вопрос о накоплении совокупного общественного капитала, но не ответил на него. Он, правда, взял в качестве предпосылки своего анализа чисто капиталистическое общество, но он не только не довел анализа на этой основе до конца, а прервал его именно на этом кардинальном вопросе. Для наглядности своей концепции он составил несколько математических схем, но едва только он приступил к объяснению их социальной практической возможности и к проверке их с этой точки зрения, как болезнь и смерть вырвали из рук его перо. Решение этой проблемы, как и некоторых других, выпало, очевидно, на долю его учеников, и мое «Накопление» должно было быть попыткой в этом направлении.
Представленное мною решение можно было считать правильным или неправильным, его можно было критиковать, оспаривать, допол-
389
нять, можно было, наконец, дать другое решение. Ничего подобного не произошло. Произошло нечто неожиданное: «специалисты» заявили, что нет вообще никакой проблемы, которую следовало бы решить! Они заявили, что изложение Маркса во втором томе «Капитала» дает полное и исчерпывающее объяснение накопления; что этими схемами ясно доказано, что капитал превосходно может расти, а производство расширяться, если бы в мире и не существовало никакого другого производства, кроме капиталистического; что оно само является рынком для себя и что только моя полная неспособность понять азбуку марксовых схем могла побудить меня усмотреть здесь проблему.
Подумайте только!
Правда, вот уже столетие, как в политической экономии идут споры о проблеме накопления, о возможности реализации прибавочной стоимости; мы находим их в 20-х годах у Сисмонди с Сэем, Рикардо с Мак-Куллохом, в 50-х годах в полемике между Родбертусом и Кирхманом, в 80-х и в 90-х годах в полемике между русскими народниками и марксистами. Самые выдающиеся теоретики политической экономии во Франции, Англии, Германии и России все снова и снова рассматривали эти вопросы и притом как до, так и после появления «Капитала» Маркса. Повсюду, где под влиянием острой социальной критики в политической экономии пульсировала интенсивная умственная жизнь, проблема не давала покоя исследователям.
Правда, второй том «Капитала» представляет собой не законченную работу, как первый, а лишь торс, сборник более или менее готовых отрывков и набросков, как они были написаны исследователем для уяснения вопроса самому себе, – набросков, разработка которых то и дело тормозилась и прерывалась болезненным состоянием автора. Специально анализ накопления совокупного капитала, о котором здесь идет речь, как последняя глава манускрипта, разработан менее всего: из 450 страниц, составляющих второй том, он насчитывает едва 35 страниц и обрывается на полуслове.
Правда, этот последний отдел второго тома, по свидетельству Энгельса, самому Марксу казался «крайне нуждающимся в переработке» и, по его же свидетельству, остался «лишь предварительным рассмотрением вопроса». Достаточно того, что Маркс на протяжении своего анализа проблемы реализации прибавочной стоимости вплоть до конца рукописи все снова и снова возвращался к этому вопросу, что он все в новой форме выражал свои сомнения и тем самым уже показал трудность проблемы.
Правда, между предпосылками краткого отрывка в конце второго тома, где Маркс рассматривает накопление, и его рассуждениями в третьем томе, где он рисует «движение капитала, взятого в целом», и многими важными законами первого тома имеются явные противоречия, на которых я подробно останавливаюсь в своей книге.
Правда, неудержимое стремление капиталистического производства в некапиталистические страны обнаруживается с момента его первого выступления на историческую сцену, тянется красной нитью через все его развитие и приобретает все большее значение, пока оно четверть века тому назад не вступает в империалистическую фазу как решающий и господствующий фактор общественной жизни.
390
Правда, всякий знает, что нигде в реальной действительности не существует такой страны, где есть только общество, отвечающее предпосылкам второго тома «Капитала».
И несмотря на все это, официальные «специалисты» от марксизма заявляют, что проблемы накопления вообще не существует, что все уже окончательно разрешено у Маркса. Странная предпосылка накопления во втором томе их никогда не смущала, они вообще не заметили ее, как нечто, заслуживающее внимания. И теперь, когда их внимание обращено на это обстоятельство, они находят именно эту странность совсем в порядке вещей, упорно цепляются за это представление и яростно нападают на того, кто хочет видеть проблему там, где официальный марксизм в продолжение десятилетий не находил ничего другого, кроме удовлетворения самим собой!
Это такое глубокое падение эпигонов, что ему можно найти параллель лишь в анекдотическом происшествии из практики цеховых ученых, в известной истории с «перестановкой страниц» в кантовских «Prolegomena».
В продолжение столетия в философском мире неистово спорили насчет различных загадок учения Канта и в особенности насчет его «Prolegomena»; при толковании кантовского учения образовались целые школы, которые вцепились друг другу в волосы. Спорили, пока профессор Файгингер не разгадал миру по крайней мере самого темного места этих загадок самым простым образом, указавши на то, что часть § 4 «Prolegomena», совершенно не согласующаяся с остальным текстом главы, относится к § 2, от которого она отделена лишь по ошибке печатника оригинального издания и поставлена на неверное место. Всякому догадливому читателю этой работы в настоящее время дело сразу становится ясным. Но не так обстояло дело с цеховым ученым, который целое столетие строил глубокомысленные теории на опечатке. И нашелся так-таки ученый муж и профессор в Бонне, который в четырех статьях «Philosophische Monatshefte» возмущенно доказывал, что «воображаемой перестановки страниц» вовсе не существует, что именно лишь при наличности опечатки выступает единственно подлинный и фальсифицированный Кант, и что тот, кто посмел обнаружить опечатку, ничего не понимает в философии Канта.
Так приблизительно держатся теперь «специалисты» за предпосылки второго тома «Капитала» Маркса и за построенные на них математические схемы. Главное сомнение моей критики сводится к тому, что математические схемы в вопросе накопления вообще ничего не могут доказать, так как их историческая предпосылка несостоятельна. В ответ мне говорят: но ведь схемы разрешаются гладко, следовательно, проблема накопления разрешена, она вовсе не существует!
Вот пример ортодоксального культа формул. Отто Бауэр подходит в «Neue Zeit» к анализу поставленного мною вопроса – как реализуется прибавочная стоимость? – следующим образом. Он конструирует четыре больших числовых таблицы, в коих даже латинских букв, которые Маркс употребляет для сокращения обозначения постоянного и переменного капитала, оказывается недостаточно. Бауэр прибавляет еще несколько греческих букв. Его таблица имеет поэтому еще более отпугивающий вид, чем все схемы «Капитала» Маркса. И вот при по-
391
мощи этого аппарата он хочет показать, как капиталисты по возобновлении потребленного постоянного капитала сбывают тот избыток товаров, в котором заключается предназначенная для капитализации прибавочная стоимость. «Но сверх того (после замены старых средств производства) капиталисты хотят затратить накопленную ими в первом году прибавочную стоимость на расширение существующих или на учреждение новых предприятий. Если они в следующем году хотят применить капитал, увеличенный на 12 500, то они уже теперь должны строить новые рабочие помещения, покупать новые машины, увеличивать свой запас сырых материалов и т. д. и т. д.»[1].
Этим путем проблема была бы решена. «Если капиталисты хотят» расширить свое производство, то они, конечно, нуждаются в большем количестве средств производства, чем до тех пор, и выступают в качестве лиц, покупающих друг у друга. Одновременно с этим они, кроме того, нуждаются в большем количестве рабочих и в большем количестве средств существования для рабочих, которые они ведь тоже сами производят. Этим самым весь избыток средств производства и существования нашел себе приложение, и накопление может начаться. Итак, все зависит от того, «захотят ли» капиталисты приняться за расширение производства. Почему же им не «хотеть»? Конечно, они этого «хотят»! «Таким образом вся стоимость производства обеих сфер, следовательно, и вся прибавочная стоимость реализована», – победоносно заявляет Бауэр и делает отсюда следующий вывод:
«Руководствуясь таблицей 4, можно подобным же образом убедиться в том, что совокупная стоимость производства обеих сфер находит себе беспрепятственный сбыт, а совокупная прибавочная стоимость реализуется не только в первом, но и в л ю б о м и з п о с л е д у ю щ и х г о д о в. Следовательно, допущение товарища Люксембург, что накопленная часть прибавочной стоимости не может быть реализована, таким образом не верно»[2].
Бауэр даже не заметил, что для получения этого блестящего результата вовсе не нужно было таких длинных и обстоятельных расчетов с четырьмя таблицами, широкими, продолговатыми и заключенными в простые скобки, и с четырехэтажными формулами. Результат, к которому приходит Бауэр, вовсе не вытекает из его таблиц, а признается им попросту, как нечто данное. Бауэр просто предполагает то, что нужно доказать. В этом состоит все его «доказательство».
Если капиталисты хотят расширить производство и притом как раз в размере имеющегося у них добавочного капитала, то им надлежит только вложить этот добавочный капитал в собственное производство (предполагая, конечно, что они сами производят все необходимые средства производства и существования!), и тогда у них не остается никакого не могущего быть проданным остатка. Может ли быть что-нибудь проще, и нужна ли такая куча всяких формул с латинскими и греческими буквами, чтобы «доказывать» нечто само собой разумеющееся?
Но ведь дело зависит от того, с м о г у т ли капиталисты, которые всегда, конечно, «хотят» накоплять, фактически осуществить
[1] «Neue Zeit», № 24, 1913, стр. 863.
[2] L. с., стр. 866.
392
это, т. е. найдут ли они прогрессивно расширяющийся рынок для расширенного производства и г д е они его найдут? На этот вопрос могут ответить не арифметические операции с выдуманными числами, а лишь анализ экономических общественных связей производства.
Если сказать «специалистам»: «То, что капиталисты «хотят» расширять производство, – очень хорошо, но кому же они в таком случае будут продавать свою увеличенную массу товаров?» – то они отвечают: «Капиталисты все снова и снова сами будут покупать эти возрастающие массы товаров для своих предприятий, потому что они ведь «хотят» все более и более расширять производство».
«Кто покупает продукты, – это как раз и показывают схемы», – лаконически заявляет рецензент из «Vorwarts'a» Г. Экштейн[1].
Словом, капиталисты ежегодно расширяют производство как раз настолько, сколько они «сэкономили» прибавочной стоимости; они являются своими собственными покупателями, и поэтому рынок сбыта не доставляет им никаких забот. Это у т в е р ж д е н и е является исходной точкой всего «доказательства». Но подобное утверждение вовсе не нуждается ни в каких математических формулах, да его при их помощи абсолютно невозможно доказать. Само это наивное представление, что будто бы математические формулы играют здесь главную роль и что будто бы они в состоянии доказать экономическую в о з м о ж н о с т ь подобного рода накопления, является самым забавным qui pro quo «специалистов» – хранителей марксизма. Этого наивного представления само по себе достаточно, чтобы Маркс перевернулся в гробу.
Самому Марксу и во сне не приходила мысль выдавать свои собственные математические схемы за д о к а з а т е л ь с т в о, что накопление фактически возможно в обществе, состоящем лишь из капиталистов и рабочих. Маркс исследовал внутренний механизм капиталистического накопления и выставил определенные экономические законы, на которых этот процесс покоится. Он рассуждал приблизительно следующим образом. Если накопление совокупного капитала, т. е. капитала всего класса капиталистов, имеет место, то между обоими большими подразделениями общественного производства – между производством средств производства и производством средств существования – должны существовать известные, вполне определенные количественные отношения. Только если эти отношения соблюдаются так, что одно большое подразделение производства работает постоянно на другое, возможно прогрессирующее расширение производства и одновременное c этим (а это является целью всего) вытекающее отсюда беспрепятственное прогрессирующее накопление капитала в обоих подразделениях. Чтобы уточнить и изложить эти свои мысли ясно и отчетливо, Маркс конструирует математический пример – схему с выдуманными числами, на которых он показывает, что для возможности факта накопления между отдельными величинами схемы (постоянным капиталом, переменным капиталом и прибавоч-
[1] То же самое говорит А. Паннекук в «Bremer Burgerzeitung» от 29 января . 1913 г.: «Ответ дает простейшим образом сама схема, так как все продукты находят там (т. е. на бумаге «Bremer Burgerzeitung») сбыт. Покупателями являются сами капиталисты и рабочие... Итак, перед нами вообще нет проблемы, которую нужно было бы решить».
393
ной стоимостью) должны существовать такие-то и такие-то количественные отношения.
Итак, математические схемы служили Марксу лишь примером, и л л ю с т р а ц и е й его экономических мыслей, как «Tableau economique» Кенэ была лишь иллюстрацией его теории, или, как, например, карты земли, относящиеся к разным временам, были иллюстрациями господствовавших в эти времена астрономических и географических представлений. Правильны ли установленные или, вернее, отрывочно намеченные Марксом законы накопления? На этот вопрос могут, очевидно, ответить экономический анализ этих законов, их сопоставление с другими законами, установленными Марксом, рассмотрение различных выводов, которые из них вытекают, проверка предпосылок, из которых они исходят, и т. п. Что же думать о таких «марксистах», которые отклоняют эту критику как сумасбродное начинание, так как правильность законов д о к а з а н а – д е м а т е м а т и ч е с к и м и ф о р м у л а м и! Я высказываю сомнение в том, что в обществе, состоящем только из капиталистов и рабочих, в обществе, лежащем в основе марксовых схем, возможен процесс накопления, и высказываю тот взгляд, что развитие капиталистического производства в целом вообще нельзя ограничить схематическими отношениями между чисто капиталистическими предприятиями. На это «специалисты» отвечают: а это все-таки возможно! Это можно блестяще доказать, «руководствуясь таблицей 4», «это показывают именно схемы»: придуманные для иллюстрации ряды чисел на бумаге беспрепятственно могут быть складываемы и вычитаемы!
В древности больше верили в существование разного рода мифических существ: карликов, людей с одним глазом, с одной рукой и ногой и т. п. Разве кто-нибудь сомневается в том, что подобные существа когда-то существовали? Но ведь мы видим, что они точно обозначены на всех старых картах мира. Разве это не д о к а з а т е л ь с т в о, что эти представления древности в точности соответствовали действительности?
Возьмем однако простой пример.
Для проектируемой железной дороги от города X до Y составляется смета и в точных цифрах высчитывается, как велика должна быть ежегодная перевозка пассажиров и грузов, чтобы, помимо амортизации, текущих расходов по эксплоатации и обычных «отчислений», можно было получать «подходящий» дивиденд, скажем, сперва 5%, а затем 8%. Для учредителей железнодорожного общества прежде всего важно конечно найдется ли в действительности на проектируемом участке пути такое количество пассажиров и грузов, которое могло бы обеспечить указанную в смете рентабельность. Для того, чтобы ответить на этот вопрос, требуются очевидно точные данные об обращении грузов и пассажиров, которое до тех пор имело место на рассматриваемом участке, о его значении для торговли и промышленности, о росте населения расположенных на нем городов и деревень и другие данные социально-экономического характера. Что же сказать человеку, который заявил бы: «Вы спрашиваете, как получается рентабельность участка пути? Но помилуйте! Ведь это черным по белому показывает именно смета. Ведь там можно прочитать, что рентабельность является результатом курсирования пассажиров и
394
грузов и что приход от этого именно таков, что он дает сперва 5-процентный, а затем 8-процентный дивиденд. Если вы этого, государи мои, не понимаете, то вы совершенно не поняли существа, цели и значения сметы[1]!
В кругу трезвых людей этому умнику с изумлением ответили бы, что ему место в сумасшедшем доме или в детской. В кругу официальных хранителей марксизма подобные умники составляют ареопаг «специалистов», которые по отношению к остальным выступают в качестве цензоров, устанавливающих, поняли ли они или не поняли «сущность, цель и значение марксовых схем».
В чем заключается зерно той концепции, которую якобы «доказывают» схемы? Я сделала такое возражение: с накоплением связана возможность сбыта товаров во все возрастающих размерах, чтобы превращать в деньги заключающуюся в них прибыль. Лишь в таком случае возможно прогрессирующее расширение производства, следовательно и прогрессирующее накопление. Где капиталисты как класс находят этот возрастающий сбыт? На это мои критики отвечают: они сами образуют рынок для сбыта. Расширяя все больше собственные предприятия (или основывая новые), они сами как раз и нуждаются в большем количестве средств производства для своих фабрик и в большем количестве средств существования для своих рабочих; капиталистическое производство само для себя является рынком сбыта, этот последний растет следовательно автоматически вместе с ростом производства. Но основной вопрос с точки зрения капитала таков: можно ли получать и накоплять таким образом капиталистическую п р и б ы л ь? Лишь в таком случае можно было бы говорить о накоплении капитала.
Возьмем опять простой пример. Капиталист А производит уголь, капиталист В – машины, капиталист С – средства существования. Пусть эти три лица представляют собой совокупность капиталистических предпринимателей. Если В производит все больше машин, то А может продавать все больше угля и стало быть покупать у В все больше машин, применяя их в горном деле. Оба они нуждаются во все большем количестве рабочих, а последние – во все большем количестве средств существования; таким образом и С находит все больший сбыт и тем самым со своей стороны все в большей мере становится покупателем как машин, так и угля, в которых он нуждается для своего предприятия. Так продолжается этот кругооборот и непрерывное расширение, пока мы орудуем в пустом пространстве. Но рассмотрим вопрос несколько конкретнее.
Накоплять капитал не значит производить все большие горы товаров, а превращать все больше товаров в денежный капитал. Между накоплением прибавочной стоимости в товарах и применением прибавочной стоимости для расширения производства мы имеем всякий раз решительный скачок, salto mortale товарного производства, как называет его Маркс, – продажу за деньги. Быть может, это имеет
[1] «Кто покупает продукты, это показывают именно схемы». «Товарищ Люксембург совершенно не поняла сущности, цели и значения марксовых схем». (Г. Экштейн, рецензия в «Vorwarts'e» от 16 февраля 1913 года, приложение).
395
значение лишь для отдельного капиталиста, а не для всего класса, не для общества в целом? Отнюдь нет, ибо при рассмотрении вещей с точки зрения общественной «не следует, – говорит Маркс, – впадать в манеру, заимствованную Прудоном из буржуазной экономии, и смотреть на дело таким образом, как будто общество капиталистического способа производства, взятое en bloc как целое, утрачивает этот свой специфический историко-экономический характер. Напротив, в таком случае приходится иметь дело с собирательным капиталистом»[1]. Таким образом накопление прибыли как денежного капитала является именно специфической и весьма существенной чертой капиталистического производства и имеет такое же значение для класса, как и для отдельного предпринимателя. Сам Маркс при рассмотрении накопления совокупного капитала отмечает «образование нового денежного капитала, сопровождающее действительное накопление и обусловливающее его при капиталистическом производстве»[2]. И он в ходе своего анализа то и дело возвращается к вопросу: каким образом возможно накопление денежного капитала классом капиталистов?
Рассмотрим с этой точки зрения остроумную концепцию «специалистов». Капиталист А продает свои товары В; он получает следовательно от В прибавочную стоимость в деньгах. В продает свои товары А и для превращения в золото собственной прибавочной стоимости получает обратно деньги от А. Оба они продают свои товары С и следовательно получают от того же С деньги и за их прибавочную стоимость. Но откуда получает их С? От А и от В. Ведь других источников для реализации прибавочной стоимости, т. е. других потребителей товаров согласно предпосылке не существует. Но может ли таким образом иметь место обогащение А, В и С в виде образования у них нового денежного капитала? Допустим на минуту, что количества товаров, предназначенных для обмена, возрастают у всех троих, что расширение производства идет беспрепятственно и что массы прибавочной стоимости, заключающиеся в товарах, таким образом возрастают. Пусть процесс зксплоатации закончен и пусть возможность обогащения, накопления налицо. Но для того, чтобы эта возможность превратилась в действительность, необходим обмен, реализация возросшей новой прибавочной стоимости в возросшем новом денежном капитале. Nota bene, мы не спрашиваем здесь, как это многократно делает Маркс во втором томе «Капитала», откуда берутся деньги для обращения прибавочной стоимости? – с тем, чтобы в конце концов ответить: от золотопромышленника. Напротив, мы спрашиваем: как новый денежный капитал попадает в карманы капиталистов, раз они (если не считать рабочих) являются единственными покупателями товаров? Ведь денежный капитал постоянно переходит здесь из одного кармана в другой.
И опять-таки: может быть мы такими вопросами только сбиваемся с пути? Может быть накопление прибыли и заключается в этом процессе постоянного перехода денег из одного капиталистического кармана в другой, в последовательной реализации частных прибылей,
[1] «Капитал», т. II.
[2] «Капитал», т. II, стр. 499-500.
396
при которой общая сумма денежного капитала вовсе не должна возрастать, так как нечто такое, как «совокупная прибыль» капиталистов, существует только в «серой» теории?
Но, увы! Сделав подобное допущение, мы попросту бросили бы в печку третий том «Капитала», ибо в центре его стоит, как видно из важнейших открытий экономической теории Маркса, учение о средней прибыли. Лишь оно придает реальный смысл теории стоимости первого тома; на последней в свою очередь покоится теория прибавочной стоимости и второй том. Таким образом мы вместе с третьим томом предали бы огню и первый и второй. Марксова экономическая теория держится и падает вместе с учением о совокупном общественном капитале как реальной, действительной величине, которая находит свое осязаемое выражение именно в совокупной капиталистической прибыли и ее распределении, и из невидимого движения которой вытекают все видимые движения отдельных капиталов. Совокупная капиталистическая прибыль на деле является гораздо более реальной величиной, чем например общая сумма выплаченной за данное время заработной платы. Ведь эта последняя получается как статистическое число, полученное путем сложения заработных плат за истекший период, в то время как совокупная прибыль, наоборот, имеет значение для всей общественной системы, взятой в целом: через конкуренцию и движение цен она в каждый данный момент распределяется между отдельными капиталистами в качестве «обычной для данной страны» средней прибыли или в качестве сверхприбыли.
Итак, мы остаемся при старом: совокупный общественный капитал приносит постоянно – и притом в денежной форме – совокупную прибыль, которая в целях совокупного процесса накопления должна постоянно возрастать. Но как эта сумма может возрастать, если слагаемые только путешествуют из одного кармана в другой?
По крайней мере совокупная товарная масса, в которой заключена прибыль, может повидимому, как мы принимали до сих пор, расти, и только доставление денег готовит затруднение, которое быть может является лишь техническим вопросом денежного обращения. Но и это лишь в и д и м о с т ь, получающаяся при поверхностном расмотрении. Совокупная товарная масса вовсе не будет расти и расширение производства вовсе не будет иметь места, так как с к а п и т а л и с т и ч е с к о й т о ч к и з р е н и я их предпосылкой с первого же шага является превращение в деньги, всесторонняя реализация прибыли. А может продавать возрастающую массу товаров В, В – С и С снова А и В и все они могут реализовать прибыль только в том случае, если по крайней мере один из них в конце концов найдет сбыт вне этого замкнутого круга. Если этого не будет, то карусель после пары поворотов со скрипом остановится.
Исходя из этого, оцените глубокомыслие моих «критиков-специалистов», когда они мне заявляют:
«Итак, если товарищ Люксембург продолжает: «Мы вращаемся очевидно в кругу. Производить больше средств производства только для того, чтобы содержать больше рабочих, и производить добавочное количество средств производства только для того, чтобы этим самым дать занятие этому увеличенному числу рабочих, – да ведь это абсурд с капиталистической точки зрения!» Если т. Люксембург это говорит,
397
то трудно понять, как эти слова могут быть применены к марксовым схемам. Целью капиталистического производства является прибыль, а эта последняя получается капиталистами в результате описанного процесса. Этот процесс поэтому является с точки зрения капиталистической отнюдь не абсурдом; напротив того, он именно с этой точки зрения представляется воплощением разума, т. е. стремления к прибыли»[1].
Действительно, «трудно понять», чего здесь больше: полной ли неспособности наивно признавшегося Экштейна вдуматься в основу марксовой теории о совокупном общественном капитале в отличие от отдельного капитала или полного непонимания поставленного мною вопроса. Я говорю: производство во все возрастающем размере ради производства с точки зрения капиталистической является абсурдом, п о т о м у ч т о (при предпосылках, за которые цепляются «специалисты») для класса капиталистов, взятого в целом, невозможна в этом случае реализация п р и б ы л и, а стало быть и накопление. Мне на это отвечают: да ведь это же вовсе не абсурд, потому что здесь н а к о п л я е т с я прибыль! А откуда знаете вы это, гг. «специалисты»? То, что прибыль в действительности накопляется, «вытекает именно... из математических схем, из тех схем, в которых мы, чувствуя себя господами положения, при помощи чернил и бумаги выводим один под другим ряды чисел, с которыми можно превосходно производить математические действия и в которых мы совершенно не принимаем во внимание денежный капитал!
Ясно одно: всякая критика должна безнадежно разбиться об эту самодовольную «компетентность», потому что «специалисты» попросту стоят на точке зрения отдельного капиталиста, при помощи которой можно до известной степени обойтись для анализа процесса эксплоатации, т. е. производства, следовательно для понимания первого тома «Капитала», но которой, напротив того, совершенно недостаточно для обращения и воспроизводства капитала. Второй и третий томы «Капитала», через которые красной нитью проходит точка зрения совокупного общественного капитала, остались для них мертвым капиталом, в котором они изучали буквы, формулы, «схемы», но не заметили духа. Сам Маркс во всяком случае не был «специалистом», ибо он, не успокаиваясь арифметическим «ходом» своих схем, то и дело ставил вопрос: каким образом у класса капиталистов возможно накопление, образование нового денежного капитала? Привилегией эпигонов всегда было превращать плодотворные гипотезы учителя в безжизненную догму и находить полное успокоение там, где смелая мысль ощущает творческое сомнение.
Но точка зрения «специалистов» приводит к целому ряду интересных выводов, над которыми они очевидно не потрудились подумать, как следует.
П е р в ы й в ы в о д. Если капиталистическое производство является само для себя неограниченным покупателем, т. е. если производство и рынок сбыта идентичны, то кризисы, как периодическое явление, совершенно необъяснимы. Если производство, как «показывают схемы», может сколько угодно накоплять, затрачивая свой соб-
[1] Г. Экштейн, Vorwarts от 16 февраля 1913 г., приложение.
398
ственный прирост для нового расширения, то загадочно, каким образом и почему создаются такие положения, когда капиталистическое призводство не находит достаточного сбыта для своих товаров. Ведь ему достаточно только по рецепту «специалистов» самому проглотить избыточные товары, применить их в производстве (отчасти как средства производства, отчасти как средства существования для рабочих) – «и так каждый год», как показывает «таблица IV» Отто Бауэра. Непереваримый остаток товаров, напротив того, превратился бы тогда в новую благодать накопления и производства прибыли. Во всяком случае специфически марксово понимание кризисов, согласно которому они вытекают из тенденции капитала во все более короткие промежутки времени перерастать всякие данные границы рынка, превращается в абсурд. Ибо в самом деле, как производство, могло бы вырасти за пределы рынка, раз оно само для себя является рынком, раз рынок постоянно сам по себе автоматически возрастает и притом с такой же скоростью, как и производство? Другими словами, как капиталистическое производство могло бы периодически перерастать свои собственные границы? Оно так же могло бы это сделать, как человек может перепрыгнуть через свою собственную тень. Капиталистические кризисы становятся необъяснимым явлением. Или у нас в таком случае остается лишь одно объяснение: кризисы истекают не из несоответствия между способностью к расширению капиталистического производства и способностью к расширению рынка сбыта, а исключительно только из диспропорциональности между различными отраслями капиталистического производства.
Достаточно, если отдельные отрасли будут друг у друга покупать, лишь бы только в результате анархии разных вещей было произведено в надлежащей пропорции, лишь бы одних продуктов не было произведено слишком много, а других слишком мало. Но этим мы ушли бы от Маркса и нашли бы последнее пристанище у язвительно высмеянного Марксом праотца вульгарной экономии, учения манчестерцев и буржуазных гармоний – у «жалкого человека» («Jammermensch») Сэя, который уже в 1803 г. возвестил миру следующую догму: представление, что всех вещей может быть произведено слишком много, абсурдно; возможны только частичные, а не общие кризисы; если поэтому одна нация имеет одного рода продуктов слишком много, то это только доказывает, что она другого рода продуктов произвела слишком мало.
В т о р о й в ы в о д. Если капиталистическое производство образует само для себя достаточный рынок сбыта, то капиталистическое накопление (объективно говоря) представляет собой неограниченный процесс. Так как производство может беспрепятственно расти, т. е. неограниченно развивать производительные силы и в том случае, когда положительно над всем миром будет господствовать капитал и когда все человечество будет состоять из одних только капиталистов и наемных пролетариев, и так как э к о н о м и ч е с к о м у развитию капитализма этим самым не поставлены никакие границы, то падает одна из основных марксовых опор социализма. По Марксу, восстание рабочих, их классовая борьба – а именно в ней кроется залог его победоносной силы – является лишь идеологическим отражением объективной исторической необходимости социализма, выте-
399
кающей из объективной хозяйственной невозможности капитализма на определенной ступени его развития. Само собой разумеется, что этим не сказано (подобного рода оговорки из азбуки марксизма как мы увидим ниже, все еще необходимы для моих «специалистов»), что исторический процесс должен быть, или даже лишь может быть исчерпан до конца этой экономической невозможности. Объективной тенденции капиталистического развития по направлению к указанной цели достаточно, чтобы уже гораздо раньше вызвать в обществе такого рода социальное и политическое обострение противоречий и такую шаткость положения, которые должны будут подготовить гибель господствующей системы. Но и эти социальные и политические противоречия в последнем счете сами являются лишь э к о н о м и ч е с к о й несостоятельности капиталистической системы, и их все возрастающее обострение черпается как раз из того источника по мере того как эта несостоятельность становится ощутительнее.
Если мы, напротив того, вместе со «специалистами» станем на точку зрения экономической безграничности капиталистического накопления, то из-под социализма вырывается гранитная основа его объективной исторической необходимости. Мы впадаем в таком случае в болезнь домарксовских систем и школ, которые выводили социализм исключительно только из несправедливости и ужасов современного мира и из революционной решимости трудящихся классов[1].
Т р е т и й в ы в о д. Если капиталистическое производство само для себя образует достаточный рынок и допускает расширение за счет всей накопленной прибавочной стоимости, то становится загадочным еще другое явление современного развития: стремительность в погоне за отдаленнейшими рынками сбыта и вывозом капитала, т.е. наиболее яркие явления современного империализма. В самом деле, зачем же весь этот шум? К чему завоевание колоний, война из-за опия в 40-х и 60-х годах и к чему наконец современная драка из-за болот Конго и месопотамских пустынь? Ведь капитал может остаться у себя дома и добросовестно питаться. Ведь Крупп охотно производит для Тиссена, Тиссен для Крупна: пусть бы они и вкладывали свои капиталы в собственные предприятия и расширяли их друг для друга, и так без конца. Историческое движение капитала становится попросту непонятным, а вместе с этим становится непонятным и современный империализм.
Остается еще однако неоценимое объяснение, данное Пакнекуком в «Bremer Burgerzeitung»: поиски за некапиталистическими рынками
[1] Остается однако несколько туманное утешение одного из малых «специалистов» из «Dresdener Volkszeitung», который после основательного изничтожения моей книги заявляет, что капитализм погибнет в конце концов «благодаря падению нормы прибыли». Как сей гражданин представляет себе собственно говоря дело, – неизвестно: так ли, что класс капиталистов в один прекрасный день в отчаянии из-за пакостей, чинимых нормой прибыли, целиком повесится, или же так, что класс капиталистов заявит, что такие скверные дела не стоят хлопот, и сами вручат пролетариату ключи? Как бы то ни было, это утешение разлетается в прах благодаря одному только указанию Маркса, гласящему, что «для больших капиталов падение нормы прибыли компенсируется ее массой». С гибелью капитализма от падения нормы прибыли время еще терпит примерно до охлаждения солнца.
400
сбыта являются лишь «фактом, но не необходимостью», но это уже подлинные перлы материалистического понимания истории. Впрочем совершенно верно! С принятием точки зрения «специалистов» социализм как конечная цель перестает быть исторической необходимостью, как империализм его подготовительной стадией. Социализм становится достойным похвалы решением рабочего класса, как империализм становится лишь проявлением подлости и ослепления буржуазии.
Так наши специалисты приходят к альтернативе, которой они не могут избегнуть. Или капиталистическое производство и рынок сбыта идентичны, как они это выводят из схем Маркса, – в таком случае сводятся на-нет марксова теория кризисов, марксово обоснование социализма и исторически-материалистическое объяснение империализма. Или же капитал может лишь постольку накопляться, поскольку он находит в обществе потребителей не в лице капиталистов и наемных рабочих, – в таком случае необходима наличность предпосылки накопления в виде возрастающего сбыта некапиталистическим слоям и странам.
Для подтверждения всех формулированных выше выводов у меня, несмотря на все мое одиночество, есть один вполне заслуживающий доверия и в высшей степени «компетентный» свидетель.
Случилось так, что в 1902 г. вышла книга под названием «Теория и история кризисов в Англии»[1], написанная русским профессором-марксистом Михаилом Туган-Барановским. Туган, который в указанной книге так «пересмотрел» Маркса, что заменил в конце концов всю его теорию старыми банальными премудростями буржуазной вульгарной политической экономии, защищал здесь в числе других парадоксов и тот взгляд, что кризисы происходят лишь от недостаточной пропорциональности, а не оттого, что платежеспособное потребление общества не поспевает за способностью производства к расширению. И эту позаимствованную у Сэя истину – в этом заключалось то новое и сенсационное, что было в его теории – он доказал марксовыми схемами общественного воспроизводства из второго тома «Капитала»!
«Если только возможно, – пишет Туган, – расширить производство, если хватит для этого производительных сил, то при пропорциональном распределении общественного производства можно соответственно расширить и спрос, ибо при этом условии каждый вновь произведенный товар есть вновь появившаяся покупательная сила для приобретения других товаров» (русск. изд. 1914 г., стр. 220). Эго «доказывается» схемами Маркса, которые Туган дает в других числах и из которых он делает следующий вывод:
«Приведенные схемы должны были с очевидностью доказать мысль, которая сама по себе очень проста, но легко вызывает возражения при недостаточном понимании процесса воспроизведения капитала, а именно, ч т о к а п и т а л и с т и ч е с к о е п р о и з в о д с т в о с а м о д л я с е б я с о з д а е т р ы н о к» (там же, подчеркнуто мною).
В своей любви к парадоксам Туган-Барановский доходит до вывода, что капиталистическое общество в известном смысле вообще
[1] Первое издание этой книги на русском языке вышло в 1894 г., немецкое издание – в 1902 г. Прим. пер.
401
независимо от человеческого потребления. Однако нас интересует здесь не дальнейшие тугановские анекдоты, а лишь его «сама по себе простая мысль», на которой он строит все дальнейшее. И мы должны здесь установить следующее:
То, что мои «компетентные» критики выставляют против меня теперь, буквально было сказано Туган-Барановским уже в 1902 г. в двух его характерных утверждениях: во-первых, что капиталистическое производство само для себя создает расширение рынка, так что при накоплении сбыт сам по себе не представляет никаких затруднений (кроме случая недостаточной пропорциональности), и, во-вторых, что доказательство того, что это так, дается математическими схемами, составленными по образцу Маркса, т. е. арифметическими упражнениями со сложением и вычитанием на бумаге, которая все терпит. Туган это провозгласил в 1902 г. Но ему тут не поздоровилось. За него немедленно взялся Карл Каутский, который в «Neue Zeit» подверг жесточайшей критике смелые абсурдные утверждения русского ревизиониста и между прочим его вышеприведенную «основную мысль».
«Если бы это было действительно так, – писал Каутский (т. е. если бы, как это говорит Туган, при пропорциональном распределении общественного производства для расширения рынка не было никаких других границ, кроме производительных сил, которыми располагает общество), – тогда английская промышленность должна была бы развиваться тем быстрее, чем больше становилось ее богатство капиталами. Вместо этого она попала в тупик; все растущий капитал эмигрирует в Россию, в Южную Африку, в Китай, в Японию и т. д. Это явление совершенно свободно объясняется нашей теорией, которая видит конечную причину кризисов в недопотреблении и является одной из опорных точек этой теории; но это явление никак нельзя объяснить с точки зрения Туган-Барановского»[1].
Какова же «наша теория», которую Каутский противопоставляет теории Тугана? Вот как ее формулирует Каутский:
«Капиталисты и эксплоатируемые ими рабочие – первые благодаря росту своего богатства, вторые благодаря своему численному росту, который п р о и с х о д и т о д н а к о н е с т а к о й с к о р о с т ь ю, к а к н а к о п л е н и е к а п и т а л а и рост производительности труда, – создают р ы н о к, правда, все более расширяющийся, но с а м п о с е б е н е д о с т а т о ч н ы й для поглощения всех созданных крупной промышленностью средств потребления. Е й п р и х о д и т с я и с к а т ь д о б а в о ч н ы й р ы н о к з а п р е д е л а м и с в о е й с т р а н ы в о т р а с л я х п р о и з в о д с т в а и в с т р а н а х, н е п р о и з в о д я щ и х е щ е к а п и т а л и с т и ч е с к и. Она находит этот рынок и все более его расширяет, но не с достаточной скоростью, ибо этот добавочный рынок далеко не обладает той эластичностью и способностью к расширению, которые свойственны капиталистическому процессу производства. Лишь только капиталистическое производство доходит до развитых форм крупной промышленности, как это имело место в
[1] «Neue Zeit», 1902, № 5 (31), стр. 140, ср. русский перевод Мотобера стр. 72-73.
402
Англии уже в XIX столетии, оно получает возможность делать такие крупные прыжки по пути своего развития, что оно в короткий промежуток времени оставляет далеко позади себя всякое расширение рынка. Таким образом всякий период процветания, который следует за значительным расширением рынка, уже заранее осужден на недолговечность, и кризис является его естественным завершением.
Т а к о в а в к р а т к и х ч е р т а х т е о р и я к р и з и с о в, о б о с н о в а н н а я М а р к с о м и, н а с к о л ь к о м ы з н а е м, п р и н я т а я в с е м и «о р т о д о к с а л ь н ы м и м а р к с и с т а м и»[1].
Мы не говорим здесь о том, что Каутский приклеивает к этой теории неправильный и двусмысленный ярлык объяснения кризисов «из недопотребления» – объяснения, высмеянного Марксом именно во втором томе «Капитала» на стр. 289.
Мы не говорим далее о том, что Каутский во всем этом деле не видит ничего, кроме проблемы кризисов, не замечая как будто, что капиталистическое накопление и невзирая на колебания конъюнктур представляет собой проблему.
Мы не говорим наконец о том, что мысль Каутского, что потребление капиталистов и рабочих растет «недостаточно быстро» для накопления, а последнее ввиду этого нуждается в «добавочном рынке», – что эта мысль довольно туманна и что в ней нет попытки выяснить кроющееся здесь затруднение в процессе накопления.
Нас интересует здесь только то , что Каутский во всяком случае черным по белому высказывает в качестве своего мнения и в качестве принятой «всеми ортодоксальными марксистами» теории следующие положения: 1) что сами капиталисты и рабочие не образуют рынка, достаточного для накопления; 2) что капиталистическое накопление нуждается в «добавочном рынке» в н е к а п и т а л и с т и ч е с к и х с л о я х и с т р а н а х.
Несомненно одно: Каутский в 1902 г. возражал против тех же самых положений Туган-Барановского, которые теперь выдвигаются «специалистами» против моего объяснения накопления. И «специалисты» марксистской ортодоксии спорят как против уклонения от пути истинной веры, с тем же самым пониманием, которое Каутский 14 лет тому назад противопоставил ревизионисту Туган-Барановско-му, так и принятую «всеми ортодоксальными марксистами» теорию кризисов, которую я лишь детально разработала и применила к проблеме накопления.
И как Каутский доказывает своему противнику несостоятельность его тезисов? Именно на основе марксовых схем. Каутский показывает Тугану, что эти схемы при правильном манипулировании с ними (в своей книге я подробнее рассмотрела этот вопрос и не буду здесь говорить о том, как Каутский сам оперирует со схемами) доказывают не справедливость тезисов Туган-Барановского, а, напротив того, теорию кризисов из «недопотребления»!
Мир колеблется в своих основах. Неужели наконец сам обер-специалист понял «сущность, цель и значение марксовых схем» гораздо хуже нежели Туган-Барановский?
[1] L. с; № 3 (20), стр. 80, подчеркнуто мной.
403
Но Каутский делает из концепции Туган-Барановского интересные выводы. Что эта концепция, по словам Каутского, решительно расходится с марксовой теорией кризисов, что она, далее, делает совершенно непонятным вывоз капитала в некапиталистические страны, мы уже говорили. Остановимся еще только на общих тенденциях позиции Тугана:
«Какое практическое значение имеют... наши теоретические разногласия?» – спрашивает Каутский. «Происходят ли кризисы от недопотребления или от недостаточной пропорциональности общественного производства? Не есть ли это чисто академический вопрос?»
«Так вероятно склонны будут думать многие из «практиков». На самом деле этот вопрос имеет большое практическое значение и именно для понимания тех практических разногласий, которые дебатируются теперь в нашей партии. Это не случайность, что ревизионисты особенно жестоко нападают на марксову теорию кризисов».
И Каутский основательно доказывает, что теория кризисов Туган-Барановского сводится по существу к воображаемому «смягчению классовых противоречий», т. е. что она принадлежит к теоретическому инвентарю того направления, которое означает «превращение социал-демократии из партии пролетарской классовой борьбы в демократическую партию или в левое крыло демократической партии социалистических реформ»[1].
Так наш обер-специалист 14 лет тому назад на 36 страницах «Neue Zeit» по всем правилам искусства разделался с еретиком Ту-ган-Барановским и торжествовал победу, снявши с побежденного скальп и прикрепив его к своему поясу.
И теперь я должна была дожить до того, что «специалисты», преданные ученики своего учителя, разделываются с моим анализом накопления при помощи того же самого «положения», за который русский ревизионист заплатил жизнью на полях битвы «Neue Zeit»! Что стало при этом приключении с теорией кризисов, «поскольку нам известно, принятой всеми марксистами», правда, не совсем ясно.
Но произошло нечто, еще более оригинальное. После того как мое «Накопление» таким образом было разнесено при помощи оружия Туган-Барановского в «Vorwarts'e», в «Bremer Btirgerzeitung», в «Dresdener Volkszeitung» и в «Frankfurter Volksstimme», в «Neue Zeit» появилась критика Отто Бауэра. Этот специалист, как мы видели, также верит в чудодейственную силу доказательства математических схем в вопросах общественного воспроизводства. Но он не вполне доволен схемами Маркса. Бауэр считает их «не безупречными», «произвольными и не лишенными противоречий», он объясняет это тем, что Энгельс нашел в литературном наследстве Маркса эту часть его труда «неготовой». Он поэтому в поте лица своего строит новые схемы: «Поэтому мы составили схемы, которые – поскольку приняты предпосылки – не содержат в себе больше ничего произвольного». Бауэр полагает, что лишь эти новые схемы дают ему «безупречную основу для анализа проблемы, поставленной то-
[1] L С. nb 5 (31), стр. 141.
404
варищем Люксембург»[1]. Но Бауэр прежде всего понял то, что капиталистическое производство не может «беспрепятственно» протекать в пустом пространстве, он ищет поэтому какой-нибудь объективной общественной основы для накопления капитала, которую он находит наконец в р о с т е н а с е л е н и я.
И здесь начинается самое курьезное. На основании единогласного вотума «специалистов», получившего корпоративную санкцию редакции центрального органа, моя книга представляет собой чистейшую бессмыслицу, нелепое недоразумение; они утверждают, что проблемы накопления вообще не существует, что уже у Маркса все разрешено и что схемы дают удовлетворительный ответ. Но Бауэр считает себя вынужденным связать свои схемы с несколько более материальным базисом, чем простые правила сложения и вычитания: он принимает во внимание определенное общественное отношение – рост населения, соответственно которому и построены его таблицы. Расширение капиталистического производства, как оно образно представлено в схемах, не является независимым движением капитала вокруг своей собственной оси: это движение во всякий данный период следует за ростом населения.
«Накопление предполагает расширение поля производства; поле производства расширяется благодаря росту населения». «При капиталистическом способе производства существует т е н д е н ц и я к п р и с п о с о б л е н и ю н а к о п л е н и я к а п и т а л а к р о с т у н а с е л е н и я». «Тенденция приспособления накопления к росту населения господствует над международными отношениями... Если рассматривать капиталистическое мировое хозяйство как целое, то тенденция приспособления накопления к росту населения проявляется в промышленном цикле... П е р и о д и ч е с к о е в о з в р а щ е н и е р а с ц в е т а, к р и з и с а и д е п р е с с и и я в л я е т с я э м п и р и ч е с к и м в ы р а ж е н и е м т о г о ф а к т а, ч т о м е х а н и з м к а п и т а л и с т и ч е с к о г о п р о и з в о д с т в а с а м о с т о я т е л ь н о у н и ч т о ж а е т п е р е н а к о п л е н и е и н е д о с т а т о ч н о е н а к о п л е н и е, в с е с н о в а и с н о в а п р и с п о с о б л я е т н а к о п л е н и е к а п и т а л а к р о с т у н а с е л е н и я»[2].
Мы впоследствии ближе подойдем к анализу теории народонаселения Бауэра. Ясно во всяком случае, что эта теория представляет собой нечто совершенно новое. Для прочих «специалистов» всякий вопрос об общественном и экономическом базисе накопления был простой бессмыслицей, которую им «действительно трудно было понять», Бауэр, напротив того, конструирует целую теорию, чтобы ответить на этот вопрос.
Но теория народонаселения Бауэра является новостью не только для остальных критиков моей книги: она в марксистской литературе всплывает впервые. Ни в трех томах «Капитала» Маркса, ни в его «Теориях прибавочной стоимости», ни в других его работах мы не находим и следа бауэровской теории народонаселения как основы накопления.
[1] «Neue Zeit», 1913, № 23, стр. 838.
[2] Там же, № 24, стр. 871-873, подчеркнуто у Бауэра.
405
Посмотрим, как Карл Каутский в свое время рекомендовал и оценивал второй том «Капитала» в «Neue Zeit». В подробнейшем изложении второго тома Каутский рассматривает самым обстоятельным образом первые отделы об обращении и точно приводит при этом все формулы и обозначения, которыми пользовался Маркс, но важнейшей и оригинальнейшей части всего тома, отделу о «воспроизводстве и обращении совокупного общественного капитала», он из 20 страниц, на которых рассматривается второй том, посвятил всего-на-всего три страницы. Однако и на этих трех страницах Каутский рассматривает исключительно только – разумеется, с точным изложением неизбежных «схем» – вводную фикцию «простого воспроизводства», т. е. капиталистического производства без накопления прибыли, которую Маркс сам рассматривает лишь как теоретический исходный пункт для анализа действительной проблемы – накопления совокупного общественного капитала. С последним Каутский разделывается буквально следующими двумя строчками: «Дальнейшее усложнение вносится наконец накоплением прибавочной стоимости, расширением процесса производства». Punktum. Ни единого слова не было больше сказано ни тогда, сейчас же после появления второго тома «Капитала», ни впоследствии за те 30 лет, которые отделяют нас от того времени. Следовательно, мы здесь попросту не находим никакого следа бауэровской теории народонаселения; более того, Каутский не обратил никакого внимания на весь отдел о накоплении. Он не замечает здесь ни особенной проблемы, для решения которой Бауэр создал теперь «безупречную основу», ни того факта, что Маркс обрывает здесь свое собственное, едва начатое исследование на полуслове, не ответив на вопрос, который он сам неоднократно ставил.
С тех пор Каутскому еще один раз пришлось говорить о втором томе «Капитала» именно в цитированной нами серии статей против Туган-Барановского. Здесь Каутский формулирует ту, «насколько нам известно, принятую всеми ортодоксальными марксистами обоснованную Марксом теорию кризисов», суть которой состоит в том, что потребление капиталистов и рабочих недостаточно в качестве базиса для накопления, что необходим «добавочный рынок» и притом «в производящих еще некапиталистически отраслях и странах». Но Каутский повидимому не заметил, что эта «принятая всеми ортодоксальными марксистами» теория кризисов совершенно не подходит не только к парадоксам Туган-Барановского, но и к марксовым схемам накопления и к их общей предпосылке во втором томе. Ибо предпосылкой марксова анализа во втором томе является как раз общество, состоящее только из капиталистов и рабочих, а схемы имеют своей задачей показать с точностью экономического закона, как два указанных нами выше недостаточных класса потребителей могут из года в год одним только своим потреблением делать возможным накопление. Еще менее мы находим у Каутского хотя бы самый незначительный намек на теорию народонаселения Бауэра как на истинную основу марксовых схем накопления.
Если мы возьмем «Финансовый капитал» Гильфердинга, то мы находим там в главе XVI – после введения, в котором марксово изложение условий воспроизводства совокупного общественного капитала в восторженных (и по существу вполне подходящих) выра-
406
жениях превозносится как гениальнейшее достижение «изумительного труда», – занимающее 14 печатных страниц, буквальное переложение соответствующих страниц из Маркса конечно со всеми математическими схемами, причем Гильфердинг (опять-таки с полным правом) жалуется, что на эти схемы обращали так мало внимания и что с ними стали более или менее считаться лишь благодаря Туган-Барановскому. Но что замечает сам Гильфердинг в гениальном творении Маркса? Вот его выводы:
Марксовы схемы показывают, что при «капиталистическом производстве как простое, так и расширенное воспроизводство может итти беспрепятственно лишь при том условии, е с л и с о х р а н я е т с я э т а п р о п о р ц и о н а л ь н о с т ь. Наоборот, при нарушении отношения пропорциональности, например между отмирающим и вновь прилагаемым капиталом, кризис может возникнуть и при простом воспроизводстве. И з э т о г о с л е д у е т в о в с я к о м с л у ч а е, ч т о п р и ч и н а к р и з и с а л е ж и т н е в н е д о п о т р е б л е н и и м а с с, п р и с у щ е м к а п и т а л и с т и ч е с к о м у п р о и з в о д с т в у... Точно так же из приведенных схем, взятых сами по себе, не вытекает в о з м о ж н о с т ь в с е о б щ е г о п е р е п р о и з в о д с т в а т о в а р о в; н а п р о т и в, м о ж н о б ы л о б ы п о к а з а т ь, ч т о в о з м о ж н о в с я к о е р а с ш и р е н и е п р о и з в о д с т в а, р а з т о л ь к о о н о д о п у с к а е т с я с у щ е с т в у ю щ и м с о с т о я н и е м п р о и з в о д и т е л ь н ы х с и л»[1].
Это все. И Гильфердинг следовательно усмотрел в марксовом анализе накопления единственно только основу для решения проблемы к р и з и с о в и нашел ее именно в том,что математические схемы показывают те пропорции, при соблюдении которых возможно беспрепятственное накопление. Отсюда Гильфердинг выводит два заключения:
1. Кризисы возникают исключительно только от диспропорциональности. Этим самым он низвергает в преисподнюю, «насколько нам известно, принятую всеми ортодоксальными марксистами обоснованную Марксом теорию кризисов» от «недопотребления», но зато перенимает отвергнутую Каутским в качестве ревизионистской ереси теорию кризисов Туган-Барановского, следуя которой он последовательно доходит до утверждения «жалкого человека» Сэя, что всеобщее перепроизводство невозможно.
2. Если отвлечься от кризисов как периодических нарушений, вытекающих из недостаточной пропорциональности, то капиталистическое накопление может путем постоянного «расширения» протекать (в обществе, состоящем только из капиталистов и рабочих) безгранично, пока это только позволяют соответствующие данному времени производительные силы. Этим Гильфердинг опять-таки буквально повторяет Тугана, столь беспощадно разбитого Каутским.
Итак, проблемы накопления, если отвлечься от кризисов, для Гильфердинга не существует, ибо «схемы показывают», что возможно «всякое» безграничное «расширение», т. е.что вместе с производством возрастает и сбыт. О бауэровской границе прироста населения и
[1] К. Маркс. Капитал, т. I, стр. 285, пер. И; Степанова, изд. 1922 г.
407
здесь – ни следа и никакого намека на то, чтобы такая теория была н у ж н а.
И наконец даже для самого Бауэра его теперешняя теория является совершенно новым открытием.
В 1904 г., значит, уже после спора между Каутским и Туган-Барановским, он впервые рассматривал в двух статьях «Neue Zeit» специально теорию кризисов в свете теории Маркса. В этих статьях он сам заявляет, что намерен в первый раз дать связное изложение этой теории. И он сводит кризисы – используя при этом одно из утверждений второго тома «Капитала», которое пытается объяснить десятилетний цикл современной промышленности – главным образом особенной формой обращения о с н о в н о г о к а п и т а л а. Бауэр ни одного слова не упоминает здесь о фундаментальном значении отношения между размером производства и ростом населения. Вся бауэровская теория – «тенденция приспособления к росту населения», которая должна теперь объяснить и кризисы, и высокую конъюнктуру, и накопление, и международную эмиграцию капитала из страны в страну, и наконец империализм – тот всемогущий закон, который приводит в движение весь механизм капиталистического производства и «автоматически его регулирует», – для Бауэра, как и для остального мира, вовсе не существовал! Теперь, в возражениях против моей книги, внезапно всплывает, появляется ad hoc, неведомо откуда, та основная теория, которая только и дает «безупречную основу» для марксовых схем, и все для того, чтобы решить проблему, которой ведь как будто вовсе не существует!
Что же говорить после этого об остальных «специалистах»? Сведем теперь к нескольким положениям то, что было сказано.
1. По мнению Экштейна и Гильфердинга (как и по Паннекуку), вообще не существует никакой проблемы накопления капитала. Все ясно, все само собой разумеется, все «показывают» марксовы схемы. Только моя полная неспособность понять схемы может объяснить мою критику этих схем. По Бауэру, приведенные Марксом цифры «выбраны произвольно и не свободны от противоречий». Только он, Бауэр, нашел теперь «подходящую иллюстрацию для хода мысли Маркса» и составил схему, свободную от произвольных моментов.
2. По мнению Экштейна и редакции «Vorwarts'a», моя книга, как не имеющая никакой ценности, должна быть «отвергнута»: по мнению маленького «специалиста » из «Frankfruter Volksstimme» (1 февраля 1913 г.), она даже «в высшей степени вредна». По мнению Бауэра, «в неверном объяснении все же есть зерно истины»: оно указывает на границы накопления капитала[1].
3. По мнению Экштейна и «Vorwarts'a», моя книга не имеет ничего общего с империализмом: «вообще книга имеет так мало общего с явлениями пульсирующей в настоящее время хозяйственной жизни, что она с таким же успехом могла бы быть написана 20 и более лет тому назад». По мнению Бауэра, мое исследование вскрывает, правда, «не единственный», «но по существу один из корней империализма» (l. с., стр. 874), что для такой маленькой персоны, как я, является уже приличным достижением.
[1] «Neue Zeit», 1913, № 24, стр. 879
408
4. По мнению Экштейна, марксовы схемы показывают прежде всего «как велика в действительности общественная потребность», они показывают в о з м о ж н о с т ь равновесия, от которого однако капиталистическая действительность «весьма существенно отклоняется», так как над ней господствует стремление к прибыли, приводящее к кризисам. В следующем же столбце «изложение соответствует марксовой схеме, а также д е й с т в и т е л ь н о с т и», ибо схема показывает, «как эта прибыль реализуется для капиталистов». (Vorwarts», 16 февраля 1913 г., приложение). По мнению Паннекука, вообще не существует никакого состояния равновесия, существует только пустое пространство: «Размер производства можно сравнить с невесомой вещью, которая может парить в любом положении. Для размеров производства не существует никакого п о л о ж е н и я р а в н о в е с и я, к которому оно возвращалось бы при отклонениях...» «...индустриальный цикл не является колебанием вокруг какого-то среднего положения, которое дано какой-то потребностью»[1]. По мнению Бауэра, марксовы схемы, истинный смысл которых он наконец расшифровал, означают не что иное, как движение капиталистического производства в его приспособлении к росту населения.
5. Экштейн и Гильфердинг верят в объективную экономическую возможность безграничного накопления: «Кто покупает продукты, это показывают именно схемы» (Экштейн), которые на бумаге можно продолжать до бесконечности. «Невесомая вещь» Паннекука подавно «может парить в любом положении», как он сам выражается. По Гильфердингу, «можно было бы показать, что возможно всякое расширение производства, раз только оно допускается существующим состоянием производительных сил», так как вместе с производством автоматически возрастает, как показывают схемы, и сбыт. По мнению Бауэра, только «апологеты капитала могут доказывать безграничность накопления и утверждать, что вместе с производством автоматически растет и потребительная сила!»[2].
Как же быть теперь? Что же в конце концов думают господа «специалисты»? Есть ли у Маркса проблема накопления, которой до сих пор никто из нас не заметил, или же она все еще, после ее новейшего решения Отто Бауэром, представляет собой лишь плод моей «полной неспособности работать при помощи схем Маркса», как выразился рецензент из «Vorwarts’а»? Являются ли марксовы схемы окончательными истинами в последней инстанции, непогрешимыми догмами, или они действительно «произвольны и не свободны от противоречий»? Связана ли поставленная мною проблема с корнями империализма или же она «не имеет никакого отношения к явлениям пульсирующей в настоящее время жизни»? И что же в конце концов должны означать «ставшие знаменитыми», как выражается Экштейн, марксовы схемы: лишь теоретически-мыслимое «состояние равновесия» производства, картину реальной действительности, доказательство возможности «всякого расширения», т. е. беграничного роста
[1] «Neue Zeit», 1913, №22, «Theoretisches zur Ursache der Krisen», стр. 783, 792.
[2] «Neue Zeit», 1913, № 24, стр. 873
409
производства, доказательство его невозможности в виду недопотребления, приспособление производства к границам роста населения, паннекуковский «невесомый» игрушечный воздушный шар или еще что-нибудь другое вроде верблюда или ласки? Пора «специалистам» начать столковываться насчет всего этого.
Какая замечательная картина ясности, гармоничности и цельности официального марксизма по отношению к основной части второго тома «Капитала» Маркса! И какая поразительная рекомендация для того высокомерия, с которым эти господа обругали мою книгу![1]
[1] Рецензент из «Vorwarts'a», Экштейн, меньше всех остальных «специалистов» понял, о чем по существу идет речь. Он относится к числу того сорта журналистов, которые всплыли с ростом рабочей печати и которые во всякое время могут писать обо всем что угодно: о японском семейном праве, о современной биологии, об истории социализма, о теории познания, об этнографии, об истории культуры, о политической экономии, о тактических проблемах, словом, обо всем, что в данный момент требуется. Подобные универсальные писатели подвизаются на всех поприщах науки и с такой безграничной самоуверенностью, которой мог бы действительно позавидовать серьезный мыслитель. Но когда им недостает знаний вопроса, который они взялись обсуждать, они возмещают это тем, что становятся храбрыми и солидными. Приведу для этого только два примера. «Если уже здесь признать, – говорит Э. в одном месте своей рецензии, – что автор не понял смысла и цели марксова изложения, то это подтверждается остальным содержанием книги. Прежде всего для нее осталась совершенно неясной техника схем. Это обнаруживается совершенно отчетливо уже на стр. 72 ее книги». В этом месте речь идет о том, что Маркс в своих схемах причисляет производство денег к подразделению средств производства. В своей книге я критикую этот взгляд и пытаюсь показать, что, так как деньги, именно как таковые, не являются средствами производства, из этого смешения должны возникнуть большие затруднения при точном рассмотрении проблемы. И здесь Экштейн вставляет свое слово: «Товарищ Люксембург возражает против того, что Маркс включает производство денежного материала, т. е. золота и серебра, в ряд I и относит их к производству средств производства. Это ошибочно. П о э т о м у о н а п о д о б о и м и, с о с т а в л е н н ы м и М а р к с о м р я д а м и, с т а в и т е щ е т р е т и й р я д, к о т о р ы й д о л ж е н п р е д с т а в и т ь п р о и з в о д с т в о д е н е ж н о г о м а т е р и а л а. Это конечно можно допустить, но с интересом ожидаешь, как должно происходить обращение между упомянутыми тремя рядами». Но тут его встречает разочарование! «В схеме, составленной тов. Люксембург, затруднение не только велико, – оно непреодолимо... Сама она однако не делает никакой попытки представить эти «органические сплетения». Простая попытка должна была бы показать ей, что ее схема невозможна, и т. д. с той же грациозностью. Но «составленная тов. Люксембург схема» на стр. 72 «составлена» вовсе не мной, а Марксом! Я здесь попросту списываю приведенные во втором томе «Капитала» на стр. 446 {нем. изд.) числа как раз для того, чтобы показать, что ч и с л о в ы е д а н н ы е М а р к с а не дают вэзможности включить производство денег в производство средств производства. Я подхожу к этому вопросу со следующими отчетливыми словами: «Впрочем один только взгляд на марксову схему воспроизводства показывает, к к а к и м н е у д о б с т в а м должно повести смешение средств обмена со средствами производства». И вдруг появляется Экштейн, приписывает мне критикуемую мною же схему Маркса и на основании этой схемы выставляет меня в качестве простофили, которой «даже техника этих схем» осталась непонятной.
Другой пример. На стр. 487 (нем. изд.) второго тома «Капитала» Маркс дает первую схему накопления, в которой он заставляет капиталистов первого подразделения капитализировать все время 50%, а капиталистов другого подразделения – как бог на душу положит, – без всякой видимой закономерности, только в соответствии с потребностями первого подразделения. Это допущение я пытаюсь критиковать как произвольное. И тут снова появляется Экштейн со следующим потоком слов: «Ошибка кроется в самой способе ее расчета, и последний показывает, ч т о о н а н е п о н я л а с у щ н о с т и м а р к с о в ы х с х е м. Она полагает, что в основе этих схем лежит требование одинаковой нормы накопления, т. е. она предполагает, что в обоих рассмотренных главных подразделениях общественного производства накопление происходит в одинаковой пропорции, другими словами, что к капиталу присоединяются одинаковые части прибавочной стоимости. Но это совершенно произвольное, противоречащее фактам, допущение... В действительности н е т н и к а к о й в с е о б щ е й н о р м ы н а к о п л е н и я, и о н а с т е о р е т и ч е с к о й т о ч к и з р е н и я б ы л а б ы б е с с м ы с л и ц е й». Здесь перед нами «с, трудом постижимая ошибка автора, которая снова показывает, что с у щ н о с т ь М а р к с о в ы х с х е м осталась для нее совершеннейшей загадкой». Действительный закон равной нормы прибыли «находится в полном противоречии с мнимым законом равного накопления» и т. д. в том же духе, с той самонадеянной основательностью и язвительностью, которые Экштейн решил применять для того, чтобы во что бы ни стало разделаться со мной. Но через п я т ь с т р а н и ц Маркс дает второй пример своей схемы накопления и притом основной пример, с которым он после этого оперирует вплоть до конца книги, тогда как первый пример был лишь попыткой, предварительным наброском. И в этом втором, окончательном примере Маркс постоянно берет о д и н а к о в у ю н о р м у н а к о п л е н и я – «мнимый закон» – в о б о и х п о д р а з д е л е н и я х! «Теоретическую бессмыслицу», «полное противоречие с действительным законом равной нормы прибыли» – всю эту сумму уголовных преступлений мы находим в схеме Маркса на стр. 496 (нем. изд.) второго тома «Капитала», и Маркс упорствует в этих грехах вплоть до последней строки своей книги. Помои таким образом опять выливаются на несчастного Маркса; именно он оказывается тем, для кого «сущность» его собственных схем «осталась полнейшей загадкой». Этот грех Маркс впрочем разделяет не только со мною, но и с Отто Бауэром, который в качестве предпосылки своих собственных «безупречных» схем берет то положение, что норма накопления в обеих сферах производства одна и та же («Neue Zeit,» I. с., стр. 838). Такова критика Экштейна. И от такого молодца, который не прочитал даже как следует «Капитал» Маркса, приходится выслушивать наглости. Тот факт, что подобного рода «рецензия» вообще могла появиться в «Vorwarts'e», является характерным результатом господства «австро-марксистской» школы эпигонов в обоих центральных органах coциaл-дeмократии, и если я по воле господа бога доживу до второго издания моей книги, то я не премину полностью перепечатать эти перлы в приложении, чтобы спасти их для потомства!
410
После того, как Бауэр избавил меня от необходимости дальнейших споров с остальными «специалистами», я возвращаюсь к самому Бауэру.